Умение не дышать

Я в курсе, потому что однажды меня водили в служебное помещение и показывали запись, как я пытаюсь засунуть пакет вермишели в карман пальто. Сама не знаю, зачем мне понадобилась вермишель. Вероятно, подумала, что она может пригодиться.

– Если ты так переживаешь, можешь вернуться и заплатить за печенье.

Отец жмет на газ. Когда мы входим в дом, он вырывает у меня пакет с «бурбонами» и швыряет в мусорное ведро. Мама меня не защищает, хотя обычно за ней это водится. Она думает о всяком другом. О завтрашнем дне.

Глава четвертая

Одиннадцатое апреля. Понедельник. Мой день рождения. Сегодня начинаются занятия в школе после пасхальных каникул, но я не иду на уроки. Сегодня мне в школу не нужно.

Когда я одеваюсь, небо еще дымчато-черное. Я думаю, что встала первой, но тут слышу звуки – мои родители ходят по своей спальне, открывается и закрывается дверца гардероба-купе, жужжат мамин фен и отцовская электробритва. Потом – шипение аэрозольного баллончика. Долгое и два коротких, пауза и еще одно короткое. Стонет электронагреватель в ванной, слышится плеск воды, но он то и дело замолкает из-за плохого напора. Из комнаты Диллона доносится сухой кашель. Но голосов не слышно. Пытаюсь представить, какой ор стоял бы в доме, если б можно было слышать мысли друг друга. Решаю, что это было бы невыносимо.

Час до выхода из дому. Этот час проносится так быстро, словно видеокассету ставят на быструю перемотку: чернота за окнами сменяется серо-синим цветом, потом сиреневосиним, розово-серым, а потом – просто серым, как грифель простого карандаша. Смотрюсь в карманное зеркальце и крашу губы рубиново-красной помадой (в конце концов, сегодня «особый день»), потом опять забираюсь под одеяло и жду. Смотрю в зеркальце и вижу, как мои губы шепчут: «Эдди… Ты скучаешь обо мне? Я по тебе скучаю!»

Наконец в мою дверь стучит отец. В проеме возникает половина его лица, а потом и он целиком появляется.

– Ты готова?

Голос звучит равнодушно – так, словно он устал. Я киваю, не глядя на него. Нет сил смотреть ему в глаза. Он тоже кивает и выходит.

Жую жвачку «Wrigleys», потому что, если начну чистить зубы, сотру помаду.

Внизу вижу Диллона. Он ходит взад-вперед по гостиной.

– Что ты делаешь?

– Ничего, – отвечает братец, обхватив руками тоненькое, как тростинка, тело.

Мы начинаем ходить в разные стороны, встречаемся посередине гостиной, иногда задеваем друг дружку плечами. Отец ждет в прихожей. Его руки безжизненно висят. Тянется молчание, только урчат холодильник и мой пустой живот.

Последней выходит мама. В этот день она всегда одевается одинаково: белые джинсы и обтягивающая белая футболка, поверх которой она ничего не надевает, как будто сейчас середина лета. Словно призрак, она движется по прихожей к входной двери. Одним плавным движением берет со столика ключи от машины, передает их отцу, открывает дверь и набрасывает на плечи голубой дождевик. Мы все идем гуськом к машине. Стекло в двери дребезжит, когда мы ее закрываем. В оглушительной тишине едем к Ханури-Пойнт. Ехать туда всего-то пять минут – могли бы и пешком дойти, но мы никогда этого не делаем. Наверное, просто хотим побыстрее покончить с тем, что нам предстоит.

Никто не говорит: «С днем рожденья, Элси». Я поздравляю себя сама и представляю свой день рождения когда-нибудь в будущем, когда у меня будут и поздравительные открытки, и подарки, и пирог из пончиков.

Глава пятая

Черный остров – на самом деле не остров, а полуостров, который тянется в Северное море от Инвернесса. А Черным его называют потому, что, когда вся остальная Шотландия покрыта снегом, на нем снега нет, – так мне сказал кто-то. Похоже, у нас тут какой-то свой микроклимат, а именно пронизывающие холодные ветры, дождь и туман. Правда, иногда бывает метель.

Ханури-Пойнт – маленький выступ на востоке Черного острова; он еще сильней вытянут вперед, устремлен в бурную воду. Порой возникает чувство, что мы живем на краю света.

Останавливаем машину, выходим и семеним по камням, будто лемминги. Небо белесое, ветер гонит тучи над морем. Пробираемся вокруг маяка, бредем по галечному пляжу. На краткие мгновения появляются клочки бледно-голубого неба и снова исчезают. Выцветший дождевичок мамы трется о коричневый шерстяной джемпер отца. Они идут рядом, шагают в унисон – похоже, простили друг друга за скандал из-за печенья. Мама клонится к отцу, будто не может идти без его помощи.

Мы с Диллоном отстаем от них на несколько шагов. Диллон обнимает меня за плечи. Я чувствую, как он дрожит. Я почти готова взять его за руку или обнять, но не делаю этого. На каждые два шага Диллона приходятся три моих, и мы то и дело неуклюже натыкаемся друг на друга, но ни он, ни я не хотим ничего менять. Диллон идет, повернув голову к морю, к дельфинам, плещущимся в пенных волнах. Они подпрыгивают высоко в воздух и легко входят в воду. Я смотрю на них, и мое сердце словно больше становится.