Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

На казенном моторе мы отправились домой. Отцу было плевать, что господин градоначальник считает минуты, ожидая нашего прибытия.

Слишком мало просидели мы в крепости, чтобы как следует прочувствовать свое освобождение. И все равно: приближаясь к «гнезду» Пришвиных — с каждым перекрестком, промелькнувшим за стеклом, — я ощущал, как теплеет у меня в груди и тяжесть сходит с сердца.

Мать встречала нас на парадной лестнице. Молчала, Держалась за перила, не в силах сойти вниз. Лицо ее осунулось — остались одни глаза. Отец первым выскочил из машины, взлетел по ступеням, обнял жену. Она обмякла в его руках, уронила голову ему на плечо.

Но уже спустя минуту мама снова была полна энергии, потащила младших в ванную, а они наперебой рассказывали о своих приключениях и готовы были не закрывать рот, верно, до самого утра.

Мы с отцом перенесли деда в его комнату на первом этаже и осторожно сгрузили на потертый кожаный диван — любимое лежбище Ивана Сергеевича. Лучший лекарь кед-ринских и-чу и наш старый семейный врач ждали деда, сидя на венских стульях. Их загадочные инструменты, пузырьки, мешочки и коробочки с лекарствами были выгружены из старинных саквояжей и в особенном порядке разложены на могучем письменном столе. Мы не стали мешать — поцеловали деда в висок, подержали за руку и ушли.

Один за другим Пришвины тщательно отмылись от пота и грязи, переоделись в чистое, все вместе поели домашнего, показавшегося сказочно вкусным борщеца. И лишь затем мы с отцом вышли к терпеливо ожидавшему нас мотору. В Архиерейский сад, где поселилась ехидна, поехали мы вдвоем — двойняшки и Сельма были оставлены дома, несмотря на их отчаянные просьбы. Тут уж мать встала стеной.

Дома царила ажитация, мельтешили дети, и было не до секретных разговоров. В дороге тоже не побеседуешь. Казенный шофер — наверняка негласный сотрудник Корпуса Охраны. Так что я по-прежнему не знал, что происходит в городе.

Слух по Кедрину был запущен своевременно, и операция по истреблению смертельно опасной ехидны проходила при большом стечении народа. Градоначальник в очередной раз пришел в бешенство, но разогнать зевак не решился. Гудящая толпа подпирала густую цепь жандармов и городовых. Даже на изрядном удалении от пруда люди чувствовали себя неуютно. Страх по капле просачивался в душу и изгрызал ее. То один, то другой зевака не выдерживал и, расталкивая толпу, бросался бежать прочь.

Чудовище копошилось в глубине Архиерейского пруда, баламутя воду, поднимая со дна ил и выбрасывая на берег обглоданные скелетики воробьев, голубей, галок и ворон.

Мы вместе с городским начальством следили за ним в бинокли, стоя в ста шагах от пруда — за деревьями, около чугунной ограды с литыми букетами роз. Подойти ближе было никак невозможно.

— Ход роет к реке. К проточной воде рвется — не удержишь. Инстинкт размножения сатанинский… — с видом знатока вещал отец. Я ушам своим не верил: он повторял те жуткие и глупые истории, которьши пугают друг дружку миряне.

Отец стоял, уперев руки в бока, а градоначальник, полицмейстер и военный комендант почтительно ему внимали. Так, по крайней мере, казалось со стороны. Только что подъехавший на моторе Никодим Ершов с трудом сдерживал смех. Отец издевался над ними, а они согласно кивали. Я испугался: если поймут — ни за что не простят. Потом сообразил: в любом случае не простят. Свидетелей своей беспомощности люди такого сорта привыкли истреблять на корню — до седьмого колена.

Ехидна опасна отнюдь не ядовитыми укусами. Не лезь к ней в пруд — она и не тронет. Сама отгоняет всех, кто мешает ей жить. Самое страшное свойство ехидны — способность к стремительному размножению. В этом отец был абсолютно прав. Своими отпрысками она в считанные дни может заполонить все соседние водоемы со стоячей водой. Личинки рано или поздно попадут в канализацию, оттуда — в реку, и тогда заражение уезда будет не остановить.

— А теперь прошу всех, кроме и-чу, отойти еще на сто шагов. Начинаю подготовку к бою. Почуяв опасность, ехидна может напасть первой. — Он опять врал. Ехидна никогда не лезет на рожон.

Бред какой-то! Да, я понимал: это игра — он хотел продемонстрировать городской публике неимоверную трудность и опасность поединка с коварным чудищем, лишний раз доказывая незаменимость Гильдии. Но чтобы столь откровенно обманывать мирян?

Начальство, недовольно бурча себе под нос, двинулось к оцеплению. Господин градоначальник через рупор попросил кедринцев отойти на безопасное расстояние. Зеваки поначалу не тронулись с места. Тогда полицмейстер отдал команду, и городовые с жандармами начали теснить толпу.

Меня распирали невысказанные вопросы. Еще немного — и я просто взорвусь. Я не стал соваться к отцу, колдующему над боевыми амулетами, а подошел к Никодиму Ершову. Он старался делать вид, будто Федор Пришвин говорит и делает все как надо. Значит, Воевода в курсе. И потому я прошептал ему на ухо:

— Или вы скажете мне правду, или я пойду к этим типам и объявлю, что им дурят голову.