"Умереть хочется – грешен": исповедальность Льва Толстого

Исповедальность духовного опыта осмысляется Толстым как органичное свойство души, которое приближает человека к живому стволу роста, предполагая глубинное переживание проживаемого и переосмысление осмысленного.Человек, считает Толстой, не должен механически повторять опыт и мысли других людей, копирование есть акт умерщвления (отсюда в частности его неприятие, например, университетского образования, которое предполагает хорошую способность к механическому воспроизведению информации). Нужно все глубоко пережить, осмыслить, и принести собственный интеллектуальный и духовный плод жизни. Слепое подражание, бездумное следование по проторенной колее – ложный путь, ведущий к духовной смерти. С признания в духовной мимикрии и начинает Толстой свою "Исповедь":

"Я был крещён и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили.

Судя по некоторым воспоминаниям, я никогда и не верил серьёзно, а имел только доверие к тому, чему меня учили, и к тому, что исповедывали передо мной большие; но доверие это было очень шатко" (23, 1).

Вера не может основываться на доверии к чужому, она должна вырасти изнутри человека, подобно тому, как мощное древо не может вырасти из другого ствола, но должно опираться на собственные корни, глубоко уходящие в землю. Чужая вера можетстать толчком, импульсом к развитию, как чужие руки могут бросить в землю зерно или посадить саженец, но рост, развитие не может происходить в чужом теле или чужой душе.

Искренность личной веры, считает Толстой, придает ей глубину и основательность, делает веру источником дела, деятельно-духовного творческого отношения к жизни. Искренность соположена глубине и твердыне; подражательность – поверхностности и уязвимости. Шаткость веры, принятой по доверию и "поддерживаемой внешним давлением" Толстой определяет как массовый недуг. Отпадение от веры "происходит в большинстве случаев так: люди живут так, как все живут, а все живут на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большей частью противоположных ему…" Так признание в шаткости собственной веры расширяется до социального обобщения,"я" разрастается до сословного "мы": "Отпадение мое от веры произошло во мне так же, как оно происходило и происходит теперь в людях нашего склада образования" (23, 2). Личный грех мертворожденной веры выступает опасной закономерностью, определяющей массовоепсевдорелигиозное сознание образованного большинства России, чья вера, по мнению Толстого, подобна дому, построенному на песке обычая ивласти. Такая вера оторвана от жизни и от учения Христа; она, если воспользоваться постмодернистской терминологией, является симулякром, не имеющим онтологического основания ни в божественном, ни в человеческом бытии.

Толстой начинает строительство своего рода моста через пропасть, которая, по его наблюдению, разделяет учение Христа и жизнь общества. В трактате "В чем моя вера" он обильно цитирует послание апостола Иакова (2, 14:26), где тот развивает мысль о необходимости деятельного воплощения веры в жизнь: "Ибо как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва". Одним из главных духовных дел Толстой считает борьбу с собственными пороками: "в христианской жизни начинаю чувствовать радость в самой работе над своими грехами и над приближением к Отцу". (86, 173). В "Исповеди" Толстой исповедуется публично (хотя вначале пишет ее для себя, что придает тексту особую степень искренности). В истории Церкви, по мнению некоторых историков, была практика публичного покаяния: намек на это можно найти в Деяниях апостолов: "Многие же из уверовавших приходили, исповедуя и открывая дела свои" (19:18) и послании апостола Иакова: "Признавайтесь друг перед другом в проступках и молитесь друг за друга"(5:16). Исповедь Августина, написанную в конце IV в., можно рассматривать как один из первых письменных памятников добровольной публичной исповеди. Широта охвата грехов и глубина покаяния, свойственная исповеди Августина, в яркой литературной форме выразили суть церковного таинства, которое предполагало в полноте своей исповедание всех грехов, свойственных человеческому роду.