Умереть молодым

Кажется, я понимаю, почему Виктор пьет. Подозреваю, что таким образом он пытается представить себе, каково забвение смерти. Старается отключить сознание, вывести из строя двигательные функции. А потом томится в состоянии прострации и воображает, что смерть – нечто вроде опьянения. Понятно, сколь условна эта модель смерти. В конце концов, как долго ни пролежишь в ванне, все равно не овладеешь искусством серфинга и не поразишь своим умением праздных зевак в Гонолуле.

Но Виктор не может отказаться от своих экспериментов. Иногда, напившись, он молча сидит в своем кресле, а мне кажется, что я читаю его мысли. Мне хочется сказать ему: «Прекрати, Виктор! Прекрати истязать себя. Смерть, конечно, не похожа на это». Но в ответ Виктор повернется ко мне с тем выражением лица, которое появляется на лицах пациентов, распростертых на носилках в приемном покое скорой помощи. Попросит меня сварить ему кофе покрепче или заварить чая. Потом мы сидим рядышком у чайника, уставившись в черные провалы окна, и даже не пытаемся разглядеть в темноте ни очертания облаков на небе, ни проблески лунного света. Охваченные одним чувством, смотрим в пустоту. В руках кружки с чаем. Мало-помалу Виктор возвращается ко мне, и немного погодя я предлагаю ему полюбоваться бликами лунного света на волнах океана, и Виктор уже в состоянии ответить мне: «Да, это очень красиво». А потом опять замыкается в себе и готов начать все по новой.

Зажигаю плиту и слышу слова Виктора: «Нет, я не утверждаю, что могу умереть в любую секунду. В конце концов, прошел не один месяц с тех пор, как меня приговорили к смерти. Посмотри! Волосы у меня по-прежнему густые. Химиотерапию забросил давным-давно, а все еще не умер. Кто бы мог подумать, что я проживу столько? Хилари и представить не могла такого, правда, Хилари?»

Стою, опершись на кухонный стол, и жду, когда закипит вода.

– Хилари! – зовет Виктор, а затем неверной походкой входит в кухню, пиджак застегнут криво. Крепко обнимает меня и, прижавшись губами к моему уху, нежно шепчет:

– Моя малышка! Мой ангел-хранитель! Целую его в щеку. Опускаю поднятый воротник пиджака.

– Хочешь чая, Виктор? – спрашиваю его.

– Нет! Никакого чая! Чай? Зачем чая? А почему не вино? Почему бы и тебе не напиться со мной за компанию? Давай! – тянет он меня в комнату. – Почему бы моей жене не надраться вместе со мной?

– Твоей жене? Вы что, поженились? – спрашивает Эстел, удивленно подняв брови. – Просто молодцы! Как это мило! И приличия соблюдены.

– Нет, – говорю я.

– Мы все равно что женаты. Как там, в священном обете: «Пока смерть не разлучит нас»?

На кофейном столике две пустые бутылки из-под дорогого вина – очевидно, их принесла Эстел, чтобы порадовать Виктора. Маловероятно, чтобы эта женщина с исковерканными артритом руками и вставной челюстью выпила значительную часть содержимого этих бутылок. Должно быть, в основном пил Виктор, а это означает, что он сильно пьян. И все же, когда Виктор такой милый, как сейчас, стоит вот так, крепко обняв меня, прижав ногу к моим ногам, уткнувшись лицом в мои волосы, – трудно поверить, что он пьян. Прижимаюсь к нему как можно крепче. Сжимаю его руку. Смотрю в глаза.

– Ты прав, так оно и есть, – говорю ему. Виктор, слегка коснувшись губами моей щеки, отходит от меня и усаживается напротив Эстел. Взяв еще одну бутылку вина, пытается штопором открыть пробку.

Сижу в кресле у окна. Слушаю, как разбиваются волны о стену набережной. Интересно, откуда берется у океана такая мощь? Какой из рыб в аквариуме удалось бы выжить в таком вот разбушевавшемся зимнем море?

– Эстел, ты ведь ужасно старая? – тихо и задумчиво спрашивает Виктор. Наклоняется вперед, чтобы получше рассмотреть ее.

– Не настолько старая, чтобы превратиться в развалину.

– Повезло тебе, что не умерла в молодости, – говорит Виктор. – Кто бы вместо тебя продемонстрировал нам, какой щеголихой можно оставаться в старости?

– Верно говоришь, – соглашается Эстел.

– А какие морщины у тебя на лице! – восклицает Виктор.

– Виктор! – пытаюсь остановить его.

– Не жеманничай, Хилари, ты только посмотри на лицо этой женщины. Посмотри, как избороздили морщины ее лоб, над глазами образовалась целая аркада. Разве не эффектно? Вообрази, что все эти морщины на твоем лице, подумай, сколько сил надо потратить, чтобы твое лицо стало таким – должен пройти не один год; сколько эмоций должно отразиться на твоем лице, пока на нем появится одна-единственная морщинка. – Вытащив пробку, Виктор наливает вино в бокал, – Какая жалость, – говорит он, – что так и не узнаю, как буду выглядеть в старости. Всем остальным позволено наблюдать, какую удивительную работу проделывает природа над их телами, а я остановлюсь на рубеже тридцати трех лет. А тридцать три года – не старость. Какой это возраст! Что можно сказать о тридцатитрехлетнем? Возраст, когда человек окончательно сформировался, находится в полном расцвете сил. Достиг зрелости, здоров и работоспособен; может кого-то убить или быть убитым. Самое время завести потомство. А я, как лось, из последних сил плыву вверх по течению.