Умереть молодым

– А мы не были обручены, я имею в виду – официально. Но Ленни только что получил работу в Лос-Анджелесе и хочет, чтобы я поехала с ним, поэтому собираемся пожениться.

– Это великолепно. В Лос-Анджелесе столько кинозвезд, – говорю я. Ленни смеется и становится видно, что спереди у него не хватает зуба. Эта дырка придает ему вид грубого парня, что никак не вяжется с его красивыми глазами, и, по контрасту они кажутся еще более прекрасными. Смотреть на них с Аннабель удивительно приятно.

– Уезжаю от Эстел, – рассказывает Аннабель, – получила от нее премиальные на Рождество. И знаешь, что еще? Приглашение на прием по случаю Рождества, завтра вечером пойду к ней в гости. Хорошо бы и ты пошла. Вместе с Виктором.

– Конечно, – соглашаюсь с ней, вспомнив о полученном приглашении; оно было таким красивым, что я повесила его на елку вместе с другими украшениями. – Послушай, ты не видела Гордона?

– Он всегда бывает у Эстел на Рождество.

– А не знаешь, где он сегодня вечером?

– Сказал, что собирается в прачечную, – вмешивается Ленни. – Я еще удивился, с чего это вдруг. – У Ленни бостонский акцент, который режет мне ухо; наверное, и мой акцент вот так раздражает Виктора. Но мне нравится голос Ленни. Он напоминает мне ребятишек, с которыми я росла, и каким-то образом олицетворяет для меня город. Ленни похож на хоккеиста-профессионала. У него ручищи, как перчатки у хоккеистов, и мне трудно представить его в Лос-Анджелесе, где нет не только хоккея, но и настоящей зимы, и где никто не определит, откуда у него такой акцент, да просто никто не обратит на него внимания.

Идет снег. На дороге гололед, а выпавший снег делает ее особенно скользкой. Осторожно еду по улице, стараясь не тормозить слишком резко. Рядом с прачечной много магазинов, но все они закрыты. Витрины темные, только мерцают огоньки охранной сигнализации. Машина Гордона – единственная на стоянке, ее уже занесло снегом. Ставлю свою машину рядом; сквозь стеклянную стену прачечной вижу Гордона. Она растянулся на одной из скамеек, которые стоят в ряд вдоль желтой стены зала. Мне видна его белокурая голова; на нем то самое пальто, в котором он был на чаепитии у Эстел.

Владелец прачечной прикрепил над дверью плакатик: «Веселого Рождества!» и подвесил на ремешке из плетеной кожи три колокольчика, которые нежно позвякивают, когда я открываю дверь. Гордон смотрит на меня, открывает рот, собираясь что-то сказать, но так и не произносит ни слова. Встает, на мгновение теряет равновесие, но удерживается на ногах, ухватившись за стиральную машину. Белые корпуса машин плотно прижаты друг к другу. У двух других стен – сушилки. В одной ворох мужской цветной одежды, весь этот калейдоскоп крутится и крутится безостановочно, как разноцветные огни на шутихе.

– Ты меня разыскала, – произносит, наконец, Гордон. – Я сидел здесь, ждал, что… не знаю… что меня спасут.

– Аннабель и Ленни сказали мне, где ты.

– Кеппи выставил меня за дверь, – объясняет Гордон. Плечи сутулятся, руки засунуты глубоко в карманы пальто, как будто ему холодно. Потом, устремив взгляд к потолку, просит меня сесть; что я и делаю. Гордон кружит передо мной, явно чем-то сильно обеспокоенный. Похоже, жаждет поделиться со мной чем-то важным. Останавливается с надутым видом, хмурит брови, пытаясь сосредоточиться, и так глубоко засовывает руки в карманы, что спина выгибается дугой.

От противоположной стены прачечной, где стоят игровые автоматы, доносятся бессмысленные электронные звуки: звон, треск, шорох. Мне жаль Гордона, которому этот бессвязный шум мешает подыскать нужные слова. К этим звукам добавляется металлический скрежет молнии о внутреннюю поверхность сушилки, слышно, как мелкие монетки рикошетом отскакивают от ее стенок. Но все звуки перекрывает брань «Чужой территории». Каждую минуту с грохотом стартует космическая ракета, и электронный голос произносит: «Вы находитесь на чужой планете. Убивайте или вас убьют…»

Черты лица Гордона искажены, он так сощурился, что глаз почти не видно. Челюсти сведены судорогой, он нетерпеливо отбрасывает со лба волосы.

– Видишь эту одежду? – наконец произносит он, указывая мне на сушилку.

– Да, – отвечаю я.

– Не знаю, чья это. Я пришел, а она тут сушилась. Уже больше часа крутится. Я опускал в автомат четвертаки, чтобы дальше крутилась.

– Зачем?

– Сам не знаю, Хилари. Хотел, чтобы вертелось. Легче было представить, что сижу здесь не просто так, что занят делом. У меня в последние дни сплошные неприятности. Фредди прислала мне бумаги на развод. Я их подписал и написал: «Хилари». Сегодня просто так кружил по городу… весь день… ездил туда-сюда. Потом упаковал вещи, сложил их в машину. Поехал на север кружным путем, до Куинси, оттуда поворот на Бостон. Но так и не свернул. Опять поехал, куда глаза глядят.

Отвернувшись, смотрю на улицу, где все еще идет снег; наши с Гордоном машины под белым пушистым одеялом неразличимы, не разберешь, где чья.

– Хилари, не отворачивайся! – просит Гордон.