Умереть на рассвете

Пока думал, ноги сами принесли на место. Вот и поворот от Морской, проходной двор и "колодец". Дойдя до нужной двери, Иван, как велел ему Сухарев, три раза крутанул тусклое колесико.

Вместо "верного человека" дверь открыла накрашенная фря с папироской в зубах. Молодая черноволосая, в шелковом халате, под которым вроде бы ничего не было. Не крокодил, если на личико глядеть, но тощая, ровно вобла. Николаев, вспомнив худосочную пишбарышню в кабинете Лехи Курманова, вздохнул — и чего они все такие?

— Н-ну? — выдохнув дым черноволосая.

— Здрасьте, значит, вам, — вежливо кивнул Иван. Улыбнулся мамзели: — Мне бы Льва Карловича Вольтенкова повидать. Сообщите, что из Череповца, от Кузьмы… виноват, от Вани Сухарева. Записочка от него и посылочка.

Мамзелька молча посторонилась, пропуская гостя внутрь квартиры, повела по длинному затхлому коридору, уставленному и увешанному всякой всячиной — ведрами, детскими саночками, корзинками, мимо множества дверей. Некоторые молчали, из-за других доносились крики, пьяные вопли, детский плачь.

Лев Карлович, обитавший в крайней угловой комнате, оказался носатым коротышкой. Возрастом чуть постарше Ивана, но успевший поседеть и слегка облысеть. Как и мамзель, хозяин оказался в одном халате, из-под которого торчали толстые волосатые ноги. Впрочем, носатого это нисколечко не смущало, а уж самого Ивана Афиногеновича тем более.

Иван оглядел комнату. Большая, в два широченных окна, разделенная надвое ширмой. Посередине круглый стол, покрытый клеенкой, с медным пузатым чайником, какая-то снедь, аккуратно прикрытая салфеткой. Огромный шкаф с книгами. Еще один, поменьше, со стеклянными дверцами, за которыми виднелись какие-то пузырьки и бутылки. И еще один, видимо, с одеждой, коли с закрытыми дверцами. Все прибрано, все опрятно, если не считать мужской и женской одежды, валявшейся вперемежку на диване, и скомканного постельного белья. Но это дело житейское. А еще запахи лекарств и больницы, которые не мог перебить едкий папиросный дым. Вольтенков, судя по всему, либо лекарь, либо аптекарь. Ну, кем еще может быть еврей? Если только часовщиком или ювелиром. Какие у него дела могут быть с официантом железнодорожного ресторанчика, Иван Николаев не знал, но представлял. Скорее всего, Кузька продает лекарства, полученные от питерского знакомого, а выручку делят пополам.

С таблетками и микстурами нынче беда, а больных и увечных после двух войн много. А может быть, аптекарь приторговывает еще кое-чем. Вон у Адочки зрачочки широкие. Видел Иван такие — у тех, кто в госпиталях долго лежал, лекарства особые принимал, потом без этих лекарств уже жить не мог. У ротного командира — геройский был человек, даром что оказался потом белогвардейской сволочью и генералом, такие зрачки после пятого ранения появились.

Откуда-то изнутри у Ивана Афиногеновича начал подниматься чекист восемнадцатого года — торгует контра лекарствами, что у народа украл! За такие дела можно в расход пускать, без суда и следствия. Но на дворе нынче не восемнадцатый, а двадцать второй год и торговля не преступление! Посему, засунув куда подальше праведный гнев, Иван Николаев еще раз изложил — кто он и откуда.

Лев Карлович энергично поручкался с Николаевым, выставил стул, представил мамзель.

— Это Адочка.

— Аделаида Мицкевич, — поправила барышня. Усевшись совсем не по-женски закинув одну ногу за другую, закурила очередную папиросу.

— Адочка, ты бы расстаралась насчет чайничка, — льстиво попросил подругу Лев Карлович. — Гость наш с дороги, надо его чайком напоить.

Аделаида послушно взяла медный чайник и удалилась.

— Ну-с, почтеннейший Иван… э-э?

— Афиногенович.

— Значит, Иван Афиногенович… что там у вас?

— Записочка вам, с посылочкой.

Николаев полез за пазуху, вытащил увесистый шуршащий сверток. Что было в свертке, он догадался сразу. Так и дурак догадается. Но его дело маленькое — просил Кузя передать, он передал. А брать чужое Иван Афиногенович в жизни б не стал. (Трофеи, что с боем добывались, не в счет. Это законная добыча, за которую кровь проливали!)

Записочку Лев Карлович прочитал, хмыкнул, передал Адочке, а деньги лишь полистал, но пересчитывать не стал. Не иначе пачка того не стоила.

Адочка, одевшись (за ширмой все-таки), упорхнула. Попили чайку с колбасой и свежими булками, поговорили о жизни. А вечером аптекарь повел гостя на какую-то окраину. Пока добирались на извозчике, Николаев еще понимал, где они, но потом Карлович повел его какими-то дворами, огородами, петляя и путая следы, словно заяц. Иван, если бы и хотел, все равно не сумел бы запомнить дорогу — не настолько он знал Питер. Добравшись до невзрачного домика под драночной крышей, без забора, аптекарь постучал в дверь особым стуком, изображая мелодию.

— Кто? — донеслось из-за калитки.

— Аптекарь с другом, — отозвался Вольтенков.

— Что за друг? — продолжался допрос.

— Верный, — так отрекомендовал спутника Лев, и калитка открылась.