Умереть на рассвете

— Знаю, — скривил губы Иван. — Мать и отца вы уже в заложники взяли, как в Гражданскую делали. Не слышали? В Тамбовской губернии крестьяне в леса ушли, оттуда с красными воевали, а Тухачевский приказал ихние семьи в заложники брать. Мол, если не явятся бандиты — расстрел на месте. А являлись "зеленые" мать с отцом спасать, нате, мол, меня возьмите, родных отпустите — так что случалось? И отца с матерью расстреливали, и сына следом. Ты думаешь, я к твоему Рябушкину добровольно явлюсь, праздник ему устрою? Ага, ищи дурака. Михаил Семенович в заложники целые деревни брал, а потом расстреливал. На мне столько крови нет, сколько на нем.

— Никто твоих родственников расстреливать не собирается — теперь не двадцатый год. А степень вины будет решать суд. Почему не донесли, почему вещи краденые брали, а? А кто на воле остался, бояться станут. У тебя, Николаев, земля под ногами будет гореть, — пообещал Баринов. — Тебя теперь никто на ночлег не пустит. Да что там на ночлег — воды напиться не вынесут. Да тебя сами мужики шлепнут!

— Осмелел ты что-то, — покачал головой Иван, а потом отвесил инспектору звонкую пощечину, от которой у парня перехватило дыхание.

— Связанного бить — последнее дело, — с презрением сказал второй.

— А ты, когда мужиков допрашиваешь, по головке их гладишь? — поинтересовался Иван. — Щас скажешь — развяжи меня, я тебе козью морду сделаю?

— А ты развяжи, — буркнул инспектор. — Тогда и посмотрим.

— А чё смотреть-то? Вас против меня двое было, справились? Кишка у тебя тонка, дорогой товарищ. Если б вы порядочными людьми были, пальцем бы не тронул. Ловили бы меня честь по чести, а вы только и можете, что простых людей за решетку прятать. Самим-то меня взять слабо было? Вам бы только слепых куриц ловить.

— А нам, Николаев, плевать, что ты о нас думаешь. Ты бандит и убийца. И как мы тебя прищучим — без разницы. Честных мужиков никто пальцем не тронет, а только тех, кто твоей банде помогал. Честные люди нам спасибо скажут. Подельники твои уже все сидят, тебе недолго осталось.

— Передумал я, парни, — сказал Иван. — Хотел вас в живых оставить, теперь не стану. Я же бандит и убийца, терять мне нечего. А мусора обмануть — святое дело!

Николаев вытащил револьвер, демонстративно повернул барабан, взвел курок.

— Молитесь.

Оба инспектора притихли. Тот, что постарше, принялся шевелить губами — не то молитву читал, не то "Капитал" вспоминал. Но ни тот, ни другой пощады не просили, не умоляли.

Иван прислушался. А парень-тο не молился, а пел. И не "Вихри враждебные", не "Интернационал", а ту саму, где русская бригада. Припев.

— Карпатские вершины
Далекий край орлов.
Глубокие долины,
Могилы удальцов.

— Песню откуда знаешь? — удивился Иван. Подойдя поближе, поднес лампу к лицу парня, рассмотрел повнимательнее — лет двадцать, от силы — двадцать три. — Не, не мог ты в четырнадцатом в Галиции быть, молод еще.

— Я ее в шестнадцатом выучил, под Бродами.

— Че ты под Бродами-то делал? Небось с обозом был…

— Да я в Брусиловском прорыве участвовал, я под Бродами ранен был! — вскинулся парень. — Я в семнадцатом офицерские погоны получил, понял?

— Из "вольноперов", что ли? Ясно, — вздохнул Николаев. Вольноопределяющийся, потом "химическим" офицером стал. — Ну, что сказать… Счастлив твой бог парень. Оружие и удостоверение я вам оставлю, а уж патроны ваши мне самому сгодятся, не взыщите.

Иван уже уходил из собственного дома, когда бывший "вольнопер", а ныне инспектор утро бросил ему в спину:

— Николаев, а я тебе одно обещаю как фронтовик фронтовику — я тебя в суд не поведу, сам шлепну!

ГАЗЕТА "ПРАВДА"

4 января 1923 года. В.И. Ленин.

Странички из дневника (в сокращении)

В то время как мы болтали о пролетарской культуре и о соотношении ее с буржуазной культурой, факты преподносят нам цифры, показывающие, что даже и с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо. Оказалось, что, как и следовало ожидать, от всеобщей грамотности мы отстали еще очень сильно, и даже прогресс наш по сравнению с царскими временами (1897 годом) оказался слишком медленным.

Это служит грозным предостережением и упреком по адресу тех, кто витал и витает в эмпиреях "пролетарской культуры"…

Делается очень немало для того, чтобы сдвинуть с места старое учительство, чтобы привлечь его к новым задачам, заинтересовать его новой постановкой вопросов педагогики, заинтересовать в таких вопросах, как вопрос религиозный…

У нас делается еще слишком мало, безмерно мало для того, чтобы передвинуть весь наш государственный бюджет в сторону удовлетворения в первую голову потребностей первоначального народного образования…

Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе.

ПО СТРАНИЦАМ ГАЗЕТЫ "КОММУНИСТ"

7 января 1923 года

Чего мы хотим? (О народном учителе)