Умереть под солнцем

Уплата Основного Налога на проживание являлась Нормой №1, а её нарушения даже не выносились на судебные рассмотрения. Тех, кто просрочивал или по другой причине не уплачивал единственный Основной Налог выселяли в первую очередь.

Государственный Верховный Суд был не более, чем традицией, формальностью, придающей чересчур строгому отбору населения хоть какую-то образную гуманность.

Судья поднялся с кресла, снял с его спинки пиджак и окинул взглядом пространство вокруг себя. Потом прошёл по залу, осматривая кресла, на которых несколько минут назад сидели люди и проверяя забытые вещи. На одном из сидений лежала красная зажигалка.

Судья не раз видел эту запрещённую Правительством вещицу, почти самого безобидного назначения. Очевидно, и среди слушателей суда были не самые порядочные люди. Он аккуратно поднял зажигалку и покрутил её в руках. Ничего замысловатого в ней не было. Обычно, запрещённые вещи выглядят куда внушительнее. Судья на секунду запнулся, и нажал на кнопку-рычажок. Из сопла с небольшим щелчком вырвалась маленькая струйка огня.

Несколько секунд судья не мог оторвать взгляд от обжигающей даже глаза красно-оранжевой змейки. Она завораживала и вынуждала смотреть на неё всё дольше и дольше, будто гипнотизируя и погружая в обжигающее пространство.

Судья все-таки нашёл в себе силы отпустить рычажок. Струйка исчезла так же быстро, как и появилась. Он вернулся на рабочее место к сегодняшним папкам с делами, сунув прямоугольный контейнер с огнём в карман.

Обыденное занятие не переставало быть скучным и надоедающим. Он ведь даже не запоминал ни данные, ни прочую информацию, изложенную в делах.

И вновь последняя папка легла на верх кучки с левой стороны стола. Все оставалось на своих местах. А почему что-то должно было измениться?

Судья, как и всегда откинулся на скрипящую спинку кресла, в надежде снова закрыть глаза и забыться сладчайшим сном. Но рука будто сама нащупала в кармане зажигалку.

Медленным движением он взял её в ладонь и чиркнул рычажком. Вновь оранжевая змейка вырвалась из сопла, издавая негромкий щелчок, извещая о своём присутствии в этой комнате.

Огонь. Вечно можно смотреть только на него.

В голове пронеслась фраза, когда-то произнесённая в компании судьи, и, насколько он знал, цитировала какого-то художественного деятеля, ещё докупольных времён. Ещё тогда она показалась ему странной, почти что бредовой и бессмысленной со всех возможных взглядов.

"Рукописи не горят".

Он отпустил рычажок зажигалки и попытался вновь понять, может даже переосмыслить её для себя. Тщетно. Тогда тяжёлый, засыпающий взгляд упал на вчерашние дела, уже валяющиеся под столом.

Подняв одно из них, он снова прочёл написанные тяжёлым почерком слова, сливающиеся в отдельные комки под действием дурмана уставшего мозга. Прочёл и поджёг.

Танцующая змейка снова вырвалась из недолгого плена, жадно облизывая своим языком кончик старых бумаг. Огонь быстро разошёлся по буквам и пустым строкам, пожирая их в медленном танце, оставляя от них лишь пепел и серый, горчащий и щиплющий глаза дым.

Насколько прекрасна может быть природа стихии, призванной разрушать и уничтожать. Танец огня по желтоватой бумаге длился совсем не долго, но для судьи это время тянулось затягивающую вечность. Завороженно он смотрел на исполняющее незамысловатые па мерцающее пламя, не испытывая эмоций, но будучи намертво погружённым в этот обжигающий балет.

Последний кусочек бумаги догорая упал на пол и тут же сгорел, унося за собой и феерическое исполнение танца красно-оранжевой змейкой, только вошедшей в свой ненасытный вкус, и последнюю информацию о человеке, на которого было заведено это дело.

Так и знал. Всего лишь глупая фраза. Ничего больше.

Рукописи горят, и мало что горит лучше, чем они.

Судья встал и положил зажигалку в ящик стола. И пусть он сильно сомневался, что она еще может хоть когда-то ему пригодиться, он без раздумий решил оставить её здесь. Потом он развеял по воздуху совсем небольшие пылинки пепла, и вновь, уже без оставшихся мыслей прилег в своё кресло.

***

Разве нет совсем никакого шанса?

Повседневное рабочее кресло вдруг стало слишком жёстким и неудобным, хотя до этого с необычайной лёгкостью заменяло кровать. Рабочее место казалось новым и непривычным, хотя сопровождало судью эти 5 лет. Слишком долгие 5 лет.

Полумрак. Сухой воздух. Запах. Все стало совсем другим и будто наполнилось совершенно иным, несуществующим смыслом. Некой сутью.

Судья полулежал в кресле. С точки зрения постороннего, могло показаться, что старый, осыпающийся потолок здания вот-вот в конец обрушится под томительным взглядом, а пол провалится под непрерывным отрывистым ритмом, отбиваемым подошвой совсем новых туфель.

В таких ситуациях, и правда, лишь остаётся глупым взглядом проедать бездонные дыры в потолке, впрочем, не сопротивлявшемся, и отстукивать бесконечную чечётку на ламинате, будто для этого и предназначенном. Всё равно они будут терпеть до последнего.

Стены нагло подслушивают. Окна бесстыдно подглядывают.