Умереть трижды

Жене стало вдруг все безразлично, потому что в какой-то отдельный очень ясный момент, она поняла, что неожиданно попала в безвыходную ситуацию, как в петлю, где ей уготована пассивная роль жертвы, и любая попытка бороться лишь туже затянет веревку. Например, вот возьмут они, запрут ее за непослушание в обезьянник к этим двоим, а сами выйдут… Ничего невозможного… Со дна ее души поднялась густая тягучая муть, обволокла сознание, притупила чувства. Сейчас эта тупая овца (а как иначе ее назвать) напишет все, что велит ей ретивый охранитель законности и правопорядка – и тогда… Нет, не может быть, это же просто бред какой-то, спит она, что ли?

– …обнаружила, что моя сумка расстегнута, и в ней отсутствует принадлежащий мне телефон марки… Юля, какая у него марка? – уже бойко диктовал молодой человек.

– А ничего, тетка, губа у тебя не дура, – между тем вертел Пацук собственный Женин телефон. – У кого, интересно, вытянула?

– Я могу доказать, что он мой, – неожиданно спокойно произнесла Женя. – Я все знаю, что в нем есть, и могу рассказать.

– Н-да? Ну, рассказывай, послушаем, – сальный старшина открыл стол, небрежно швырнул туда телефон и шумно задвинул ящик.

Подпершись кулаком, он с насмешливой внимательностью уставился задержанной в переносицу наглыми бесцветными глазками, утонувшими глубоко в пухлом, как пуховая подушка, лице.

– Ну… – растерялась Женя. – Вы его достаньте и смотрите на экран, а я буду говорить, что там…

– Что достать, не понял? – весело поглядел ей в глаза старшина.

– Мой телефон… – и Женя снова начала терять ощущение реальности.

– Какой телефон? Салман, ты видел здесь какой-нибудь телефон?

– Не видел. Вот только рабочий наш всегда здесь стоял, – невозмутимо отозвался его напарник, глумливо постукивая себя дубинкой по ладони.

– …и моя мать сообщила, что мой мобильный телефон находится у неизвестной, которая готова вернуть его на определенных условиях и предлагает встретиться в метро. На месте встречи незнакомая женщина начала вымогать у меня деньги за возвращение телефона и была задержана моим другом… – упоенно продолжал вещать юный правовед.

– Да вы что… – задрожала с ног до головы Женя. – Да вы… какая же вы милиция… Вы и сами воры похлеще… Вы не полицейские! Вы – полицаи! Я жаловаться буду… – и она попятилась прямо в сторону «обезьянника».

– Никшни, дура, – вдруг раздался оттуда хриплый жесткий шепот. – Уроют ведь…

Женя осеклась, но в ее голове билась единственная отчаянная мысль: ограбили! Просто и цинично ограбили! И телефона – единственной своей настоящей ценности – она больше никогда не увидит…

Лицо ее задергалось: так всегда происходило при сильном волнении, что тик волнами проходил по лицу, и унять его не было никакой возможности…

– Ну вот, теперь здесь подписывай! – удовлетворенно выпрямился Юрасик, но возникшую паузу вдруг заполнило короткое, как вздох: «Не знаю…».

– Не валяй дурака, – забеспокоился он. – Ты, главное, подписывай, а все остальное я беру на себя.

– Я не знаю… – еще решительнее выдохнула девушка. – Пойдем, Юрасик…

Молодой юрист смущенно кашлянул, оглянувшись на совсем другим занятых милиционеров, пробормотал:

– Секундочку… Я сейчас улажу… Юля, на минуточку, – и схватив «овечку» за руку, мгновенно выскользнул с нею за дверь.

На него никто даже не обернулся – «полицаи» с непонимающим видом переглядывались, притворно обеспокоено шаря по столу и издевательски повторяя: «Какой телефон? Откуда телефон?». Любительский спектакль доставлял участникам явное удовольствие, и при этом они демонстративно не смотрели в сторону задержанной.

– Каселёк, каселёк, какой каселёк! – заголосил вдруг один из трезвых обитателей клетки, заглушая другого, быстро и грубо шепнувшего:

– Вали быстрее… Вали, пока они не передумали… Пропадешь, дура, плюнь на трубу… Беги…

И Женя подхватилась и побежала – вон из комнаты, мимо спиной стоявшего Юрасика, припершего Юлю к стенке и что-то горячо ей втолковывавшего, вверх по ступенькам, бегом по подземному переходу, по мартовской слякоти среди еще не начавших серьезно таять, но почерневших и пожухлых сугробов в человеческий рост, по узкой мокрой тропинке к зеленой точечной «хрущевке», на шестой этаж – и только захлопнув за собой тяжелую стальную дверь, сползла по ней и беззвучно заколотилась на полу.

Теперь уже исправлять поздно, но и к тебе, сама, понимаешь, я больше ничего не чувствую… В смысле – ничего хорошего. Убил бы, если б это помогло поднять Машку. Да не поможет, поэтому живи.