Умереть в Париже. Избранные произведения

Именно я настояла на том, чтобы мы переехали из пансиона, который назывался "Розовый сад" и находился на улице Булонь-сюр-Сенн. Сам Миямура переезжать не хотел, даже не то чтобы не хотел, а просто чувствовал себя обязанным своему старому другу О., который устроил нас туда. Кроме О., работавшего в посольстве, в пансионе жили ещё три японца: С., имевший младший дипломатический ранг, и два студента, приехавшие по линии министерства просвещения, — и ещё одна русская пара. О. специально заехал за нами в гостиницу и сам привёз в этот пансион, поэтому, конечно, ему вряд ли понравилось бы, если бы мы съехали, не прожив и трёх месяцев. Однако я хотела как можно быстрее покинуть этот дом, ставший нашим первым пристанищем в Париже, и у меня были на то свои причины, которых Миямура никогда бы не понял, но которые делали мою жизнь здесь совершенно невыносимой. Дело в том, что все живущие в пансионе японцы, начиная с О., были знакомыми Миямуры. К тому же все они были холостяками и невольно вмешивались в нашу жизнь. С. требовал, чтобы я надела кимоно, а О. в первый же день перед ужином отозвал нас в сторонку и, смущаясь, сказал:

— Постарайтесь есть суп бесшумно. Всем японцам приходится первое время краснеть из-за этого.

Никто и не думал щадить мои чувства. К тому же в доме ежедневно бывали гости-японцы, как правило мужчины, и, хотя я далеко не красавица, я постоянно ощущала на себе их пристальные взгляды, которые приводили меня в смущение. Миямура среди своих новых и старых друзей был как рыба в воде, к тому же он, по-моему, немного стыдился, что приехал за границу с женой, и я часто чувствовала себя заброшенной. Мне казалось, что рядом с этими его приятелями-холостяками мы никогда не сможем жить нормальной супружеской жизнью. Я постоянно раздражалась, не понимая, почему должна так мучиться. И не только это. Едва приехав во Францию, Миямура сразу же свободно заговорил по-французски и мог вести беседу на самые сложные интеллектуальные темы, так что даже наша хозяйка, мадам Мерсье, почтительно внимала его речам и, надевая на нос всегда висевшие у неё на груди на цепочке очки, восхищённо на него взирала. Потом она, как правило, переводила взгляд на меня, и сравнение явно оказывалось не в мою пользу. Вынужденная постоянно молчать, как немая, я чувствовала себя уязвлённой, мне казалось, что все считают меня совершенно неподходящей женой для такого мужа. Я бы ещё могла стерпеть пренебрежение со стороны госпожи Мерсье, но ведь с таким же пренебрежением ко мне могли начать относиться и друзья Миямуры. А там, глядишь, и сам он начал бы презирать меня. Я понимаю, что немного сгущала краски, и всё же…

Однажды мы сидели на лавочке на бульваре — это было в тот день, когда он купил мне тетрадь, — и мужа внезапно окликнул проходивший мимо японец:

— Смотрите-ка, Миямура-кун! И ты тоже в Париже?

— Давненько не видались, К.-сэнсэй. Мы приехали всего три дня назад.

Муж и этот К.-сэнсэй долго радовались внезапной встрече, потом К. сказал:

— Я каждый день после обеда бываю в Лувре в том зале, где висит "Мона Лиза", если захотите меня видеть, можете приходить туда в любой день. — И, попрощавшись, зашагал в сторону леса.

Я ждала, что муж представит меня ему, но он этого так и не сделал, и К. только мельком взглянул в мою сторону. Возмущённая, я нарочно грубо спросила:

— Это ещё кто?

Совершенно не догадываясь о том, что происходит в моей душе, Миямура небрежно ответил:

— Это профессор К. Он преподавал эстетику у нас в университете. Давай сходим как-нибудь в Лувр, посмотрим картины и заодно послушаем, что он нам о них расскажет.

Позже, уже живя в "Розовом саду", я поняла, что он не познакомил меня с К. просто потому, что вообще игнорировал меня. Хотя даже тогда я была приятно удивлена, увидев, какой у моего мужа, при всей его бедности, широкий круг знакомых и как разнообразны его интересы.

Поэтому я очень хотела поселиться где-нибудь вдалеке от японцев и жить только вдвоём с Миямурой среди французов, мне казалось, что таким образом я быстрее избавлюсь от мучившей меня неотёсанности и сумею стать достойной его. Конечно, я приехала с ним в Париж отчасти потому, что не желала оставаться одна, отчасти из тщеславия, но главной причиной была всё-таки готовность везде следовать за ним, разделять его трудности, как полагается хорошей жене. Страдать же из-за японцев, живущих в одном с нами пансионе, мне казалось бессмысленным.