Умереть в Париже. Избранные произведения

Я же завидовала каждому, кто уезжал, и чувствовала себя такой одинокой! Я так тосковала по тебе и твоему отцу! Но, говоря себе: так нужно, чтобы вернуться в Японию, — я терпела, стиснув зубы, терпела из последних сил… Неужели эта француженка не могла понять меня, ведь казалось, она испытывает ко мне тёплые чувства…

— Ну, на вас я уже давно махнула рукой, но мне искренне жаль вашего мужа. Ведь любовь питается только совместными усилиями. Она зачахнет, если вы и дальше не будете видеться. Вы заботитесь только о своём здоровье и совершенно не дорожите любовью мужа. Может статься, что, выздоровев, вы обнаружите, что его любовь уже отдана кому-то другому. И что тогда? Такая жизнь хуже смерти.

Казалось, она нарочно говорит мне всё это, желая уколоть моё самолюбие.

А как же японки, мужья которых уезжают в Европу одни? Ведь они покорно ждут их возвращения. В разлуке моя любовь к мужу становится только сильнее. Какая же это любовь, если она чахнет оттого лишь, что супруги некоторое время не видятся? Конечно, верно, что любовь строится совместными усилиями, но разве жизнь в разлуке не требует таких усилий?.. Но убеждать в этом мадам Рене у меня не было сил, поэтому, слушая её, я молчала и только кусала губы. Очень скоро и она уехала в Париж, а я осталась совсем одна.

На письмо, в котором я спрашивала, когда мы вернёмся в Японию, Миямура ответил, что пока не может сказать ничего определённого, и просил меня не думать об этом. Он писал, что, хотя его работа и близка к завершению, всё время возникают новые аспекты, требующие дополнительных усилий, к тому же в молодые годы вообще не мешает подольше пожить в Европе, это открывает хорошие перспективы для будущего, что же касается университета, то там готовы пойти ему навстречу и продлить срок стажировки, поэтому я могу лечиться совершенно спокойно. Я никогда не получала от Миямуры таких длинных писем, обычно он изъяснялся чрезвычайно кратко. Я хорошо понимала, что его письмо продиктовано заботой обо мне, но вместе с тем у меня остался от него какой-то неприятный осадок. Во-первых, как это ни нелепо, из этого письма я впервые узнала о том, что срок его стажировки заканчивается. Конечно, он постарался продлить его исключительно ради меня. Все эти слова о работе, якобы требующей от него дополнительных усилий, явно подсказаны желанием успокоить меня.

Я почувствовала себя виноватой, меня стали терзать сомнения… Из-за меня Миямура откладывает наше возвращение в Японию, причём откладывает на неопределённое время. Конечно, я написала ему, что чувствую себя хорошо, что температура больше не поднимается, но ведь я не возвратилась на лето в Париж, хотя лечусь в санатории уже целый год… Он мог прийти в отчаяние, решив, что на самом деле мне так и не стало лучше… Только ради Миямуры и тебя я всю зиму боролась с болезнью, и что же, получается, мои усилия напрасны?

В следующем письме была твоя фотография. Ты, в ботиночках, держась за руку мадемуазель Рено, прогуливаешься по саду, но лицо у тебя заплаканное, по щекам текут слёзы. Я понимала, что эту фотографию прислали мне из добрых побуждений, желая показать, какой ты бываешь, когда плачешь, но стоило мне увидеть твоё заплаканное личико, как жалость к тебе словно воспламенила всю кровь в моём теле, и я окончательно потеряла покой.

Я вернусь и обниму тебя. Пусть Миямура своими глазами увидит, какой я стала здоровой и сильной. И мы уедем в Японию, пока моих сил достаточно для морского путешествия. Желание немедленно отвезти тебя в Японию, где ты будешь в безопасности, пронзило меня словно стрелой, я готова была уехать сегодня же и потребовала встречи с доктором Боннаром.

Доктор был очень удивлён, но сказал:

— Вам приходится срочно возвращаться в Японию? Я полагал, вы задержитесь ещё на полгода… А вы, значит, решили уехать? Меня волнует, как вы перенесёте сорокадневное морское путешествие… После того как вы вернётесь в Японию, постарайтесь хотя бы года два жить подальше от моря.

Скорее всего, он не разрешил бы мне уехать, если бы я не обманула его, сказав, что мы должны немедленно возвращаться в Японию. Доктор дал мне последние советы, и, слушая его ласковый голос, я почувствовала, что поступила очень дурно, и глаза мои увлажнились.

— В Японии я сразу же выздоровею. Ведь я смогу есть свою любимую японскую еду. Дышать родным воздухом. Ходить по земле, которая меня взрастила.

Я попыталась улыбнуться, но долго сдерживаемое волнение наконец прорвалось наружу, и я разрыдалась. Я рыдала, не испытывая никакого стыда перед доктором, не боясь, что меня услышат, мне было так горько, так жаль себя! Доктор молчал, но я чувствовала на себе его внимательный взгляд и в конце концов, вытерев слёзы, спросила:

— Скажите, если я буду жить вместе с ребёнком, он не заразится?

Доктор, словно не в силах скрыть волнение, только отрицательно покачал головой, когда же я пошла прочь, улыбаясь, добавил:

— Только не целуйте её.

— Не беспокойтесь, у нас в Японии это не принято.

Я тоже попыталась улыбнуться, но тут доктор энергично приблизился ко мне и крепко сжал мою руку.