Умереть в Париже. Избранные произведения

Через год после смерти тётушки дядя вторично женился. Моя новая тётка привела с собой восьмилетнего сына. Не имея веры и будучи характера вспыльчивого, она ворвалась в дом как буря. Все в нашей семье, начиная с бабушки, были людьми добросердечными, можно сказать духовной аристократией, а новая тётка, человек жестокосердый, принадлежала к духовным плебеям; она презирала религию, отказывалась даже напоить чаем собравшихся в храме, поэтому в доме беспрестанно бушевал невидимый шторм. Оказавшись под гнётом обстоятельств, я с моим самомнением порой впадал в отчаяние. Воздержусь описывать случавшиеся тогда безобразные сцены, но я всегда терпел до последнего, напоминая себе, что среди людей есть аристократы и плебеи духа. Сжав зубы, я старался, что бы ни случилось, оставаться среди первых.

Не прошло и трёх месяцев после появления у нас в доме новой тётки, как я простудился и подхватил сухой плеврит.

Настал мой черёд претерпевать несчастья. Страх охватил меня и окружающих. Злой рок даёт всходы, ибо приближается тридцатая годовщина, но что бы ни случилось, следует готовить себя к достойной встрече великого торжества. Так меня увещевали проповедники из главного храма, требуя покаяться. Однако, насколько помню, по молодости лет и по своему душевному складу я не слишком понимал, в чём мне каяться перед Богом. Слишком проста была жизнь бедного деревенского школьника. Что же касается моих помыслов, то, за исключением неприязни к новой тётке, они, по сути, были чрезвычайно чисты — получить образование, стать выдающимся человеком, приносить пользу бедным. Каяться было не в чем, поэтому я постоянно пасовал под натиском проповедников.

— Стремление учиться достойно всяческого порицания! — в один голос талдычили они. — Если найдёшь в себе мужество бросить учёбу, если отвергнешь себя и начнёшь "источать благоухание" (проповедовать), болезнь немедленно тебя оставит. Недаром предостерегала основательница: "Мудреца Бог спасает в последнюю очередь", ибо тот, кто учится и стремится к славе, полагаясь на ум, забывает о вере. Милосердие Божье призывает тебя бросить школу.

Несмотря на то что и меня самого эта проблема сильно мучила, я не мог подчиниться их увещеваниям. Моё желание во что бы то ни стало продолжать учёбу было столь же сильным, как инстинкт жизни, поэтому я, никого не слушая, пришёл к выводу, что Бог не может не одобрять то, к чему я стремлюсь. К тому же мой старший брат, окончив тогда среднюю школу, поступил в Первый лицей^[20], и я не мог понять, руководствуясь какими соображениями, Бог не позволяет мне того, что позволил моему брату.

Если уж нужно было каяться, я готов был признать свою вину в том, что не мог смириться с буйным характером новой тётки и постоянно нарывался на ссоры. Я допускал, что в моём стремлении защитить трёх детей, оставленных тётушкой О-Тига, просматривается семейная предвзятость. Следовало отвечать непротивлением на грубость новой тётки, быть всем довольным и препоручить себя воле Божьей. Но я оказался на это не способен, вот меня и свалил плеврит. Примерно так я рассуждал, пытаясь объяснить причину моей болезни.

Но как-то раз меня внезапно поразила следующая мысль. Все дети моих дядей стали рыбаками, и только я один из всех пошёл в среднюю школу — не в этом ли моя вина? Я пришёл в ужас. Ведь именно из-за того, что мой отец примкнул к учению Тэнри, дядям пришлось стать рыбаками, из-за того же самого пришлось стать рыбаками их детям. Как же постыдно, как несправедливо получилось, что я один занимаю особое, привилегированное положение! А купленный Сойти? Этот мальчик стал рыбаком вместо меня! Что до старшего брата, то он с малых лет был удалён от рыбацкой деревни, а меня дядя растил в надежде, что я стану рыбаком. Я предал дядю — вот в чём моя вина!

Невозможно вообразить, как сильно угнетали меня эти мысли. Насколько всё было бы проще, пойди я в рыбаки! Правда, я был подвержен морской болезни… Когда во время летних каникул мы выходили в море, стоило нам покинуть устье реки, как меня начинало страшно мутить, я умирал от качки, и нам приходилось поворачивать назад. Мне говорили, что я скоро привыкну, но я так и не смог привыкнуть к морской болезни, и даже дядя, кажется, смирился с тем, что мне не быть рыбаком. Я столь сильно страдал от всех этих рассуждений и от своей вины, что стал вполне серьёзно подумывать о самоубийстве и не раз с этой мыслью взбирался на скалу Фудо вблизи устья реки Каногавы. Прямо под скалой стояла синяя вода, достаточно спрыгнуть вниз, и меня немедленно поглотит пучина. Но со скалы Фудо по ту сторону реки над купами вековых сосен открывался такой красивый вид на Фудзияму! Как я себя ни настраивал, я не смог броситься вниз. Наверное, просто трусил.