Умереть в Париже. Избранные произведения

В тот же вечер после ужина мне на санях доставили от него письмо. Он приглашал меня немедленно приехать к нему, воспользовавшись присланными санями. Наш путь лежал в Поречье. Временно исполняющий обязанности был одет в кимоно на вате, его лицо уже было багровым от выпитого. Обхаживали его три гейши. Среди них — Бабочка. Он с гордостью заявил, что признает мои доводы правильными и уже отдал распоряжение разработать план командировки. В префектуре было намечено общее совещание советов по лесному хозяйству, на котором он должен был присутствовать, и он предложил мне также принять в нём участие. Учитывая мои пожелания, в план командировки следовало включить посещение лесничеств, жилых домов лесников, дровяных складов. Назначенный сопровождать меня в командировке чиновник также, несмотря на сильную метель, вскоре прибыл в Поречье. Он много пил и голосисто пел песни. Временно исполняющий обязанности также оказался отменным певцом. Моя неумелость вызывала у них жалость. Я выпил на редкость много, но не мог опьянеть. Начальник, пресытившись пением, решил, по-видимому, просветить меня, как новичка, относительно положения дел в департаменте и начал рассказывать разные сплетни о сотрудниках. Из его болтовни я постепенно уяснил, что между работниками департамента существует вражда и что он пытается перетянуть меня на свою сторону.

В ту ночь, оставив своих упившихся собутыльников, я, точно спасаясь бегством, поспешил домой. Было уже около полуночи, метель стихла, безветренный морозец приятно пощипывал щёки. Переходя через мост, я налёг на перила, сунул пальцы в рот и изрыгнул в реку тяготившее меня спиртное. На противоположной стороне реки сказочно мерцали огоньки засыпанных снегом ресторанов.

— Не стоило вам так много пить!

У меня за спиной стояла Бабочка. Обслуживая гостей, она говорила на диалекте Акиты, но наедине со мной всегда переходила на правильный язык, и только интонация оставалась какой-то натянутой. Поскольку я был уверен, что нахожусь на мосту один (несмотря на все мои благие намерения, я, видимо, всё-таки был пьян), я вздрогнул от её слов и резко повернулся. Она, придерживая подол кимоно, стояла совсем близко, едва не касаясь меня. Я смутился, ощутив идущее от неё тонкое благоухание.

— Оставь меня в покое!

Она ничего не ответила. Я быстрыми шагами пошёл прочь, но, зацепившись за сугроб, едва не свалился. Она не отставала от меня. Мы дошли до тёмных ворот пансиона Огавы. Она остановилась, точно ждала от меня чего-то, заметно дрожа, но я, даже не попрощавшись с ней, захлопнул за собой створки ворот.

Эта командировка была единственной за всё время моей службы в департаменте лесного хозяйства Акиты, но сейчас я почти ничего не упомню. В дневнике не осталось никаких записей. После долгих поисков я обнаружил в одной из тетрадей черновик письма какому-то другу, которое помогло мне кое-что восстановить, но по большей части это нескончаемые жалобы на безрадостную жизнь человека, погребённого под северными снегами и ждущего прихода весны. Короче, письмо, написанное с одной целью — пробудить сочувствие.

Согласно этому письму, я под водительством приставленного ко мне чиновника, выехав из заваленного снегом городка Синдзё, собирался посетить лесничего в его казённой квартире, но попал в такую метель, что ничего не было видно окрест, и приходилось продвигаться чуть ли не на ощупь. В ту ночь я был вынужден вернуться и заночевать в Синдзё, но, отказавшись от выпивки, промёрз до мозга костей и полночи не мог уснуть. На следующий день неожиданно прояснилось, я посетил лесничество, но для этого мне пришлось пройти по узкому проходу, прорытому в высоченных сугробах. Здание лесничества также было наполовину занесено снегом, и только у южного окна какой-то работник разгребал снег, чтобы дать проход свету. Желая прочувствовать, каково исполнять служебные обязанности в погребённом под снегом помещении, я внимательно осмотрел рабочий кабинет, печку и даже туалет.