Умереть в раю

Но когда ему предложили обжаловать решение о депортации в Россию, он словно очнулся и твердо произнес.

— Я не буду обжаловать решение. Прошу быстрее решить вопрос с моей высылкой. Судья переспросил через переводчицу, правильно ли он понял ответ. Василий подтвердил ещё раз. Последний стук судейского молотка подвел итог. С этого времени Василий был уже не в тюрьме.

…Все вокруг представилось ему вокзалом, на который вот-вот прибудет скорый поезд. А затянувшийся отъезд просто связан с техническими проблемами или непогодой.

Сколько прошло дней? Один или два? Неделя? Время потеряло счет и смысл. Минутная и часовая стрелки замерли в его сознании, словно кто-то позабыл завести механическую пружину. Происходящее в этот неучтенный промежуток времени, память не фиксировала. Словно нарушилась связь между считывающим устройством и картой памяти в голове. Лишь когда утром в его камеру зашел круглолицый полицейский с усиками-стрелками и сообщил, что сегодня Василия высылают из страны, часы снова затикали.

Сразу после завтрака он оказался за сеткой в той комнате, куда его водворили, как только привезли в миграционную тюрьму. Казалось, что время пошло вспять. Перед ним снова был стол и принесенная сумка с вещами, из которых Василия интересовал только металлический футляр для визиток. Банковская карта оказалась на месте. Он расписался в документах, получил справку об освобождении и паспорт. Переоделся. Американскую одежду решил не надевать.

Под конвоем двух сотрудников в штатском пошёл на выход. Там ждала полицейская машина и долгая дорога.

В том же сопровождении Василий вошел в аэропорт Чикаго. Наручников на нём не было. Со стороны выглядело так, будто три приятелей просто спешат на свой рейс. Но та забота, которую проявляли стражи порядка, то придерживая Василия за локоть, то положив руку на плечо, невольно вызывали у внимательных пассажиров подозрение. Они сторонились непонятного кортежа, а затем глядели ему вслед, строя свои догадки. В своем измятом, нелепо сидящем костюме Василий ощущал себя неловко. Встречные улыбались ему, как и раньше, только в глазах было легкое сочувствие.

Василий узнал регистрационную стойку, около которой стоял несколько дней назад, держа за руку Данилу, пытаясь вернуть деньги за обратный билет. Чуть ли не тот же чернокожий парень, что и в прошлый раз. Увидев предъявленные полицейскими жетоны, забрал протянутые документы. Быстро просмотрел их и жестом предложил пройти дальше, что-то отметив у себя в компьютере. На прощание кивнул Василию, словно своему старому знакомому. Улыбнулся во весь рот, будто хотел сказать, что расстаются они ненадолго, и он будет ждать его возвращения.

И от этой любезной лжи неожиданно повеяло холодом безразличия. Механический робот, которому всё равно, кто стоит перед ним. Ледяное равнодушие резануло по душе. Словно вот именно сейчас попал Василий в ту хлеборезку, которая безжалостно стала пилить его по живому, разбрызгивая кровь, оставляя незаживающие раны. И кромсала, кромсала, пока его обезображенное тело безжизненно не выпало с лотка прямо в зал отлета на выброс. Теперь он понял! Он всё понял об этой стране…

— Папа! — неожиданно услышал он крик своей дочери. Решил, что это ему показалось. Вместе с полицейскими Василий уже отошёл от стойки но, всё же, обернулся, чтобы убедиться, что это зовут не его.

Там, где минуту назад он проходил вдоль столов к регистрации, стояла Валерия, держа за руку Данилу. Через ее плечо висела зеленая полукруглая сумочка. И алое сердце на её футболке теперь казалось клубничкой заботливо прикрытой распустившимся листиком.

Внук изо всех сил махал рукой, призывая деда вернуться. Василий сделал шаг, но полицейский рукой преградил ему путь, показывая на часы. Стал говорить со своим коллегой.

— Это моя дочь! — возмущённо воскликнул Василий, — Мой внук! Дайте мне попрощаться с ними! Вы что, не понимаете? Ведь я улетаю отсюда навсегда! Я никогда их больше не увижу!

Валерия что-то кричала полицейским по-английски и размахивала листками, зажатыми в руке. Обменявшись фразами, полисмены вернулись вместе с Василием обратно. Валерия передала им какие-то бумаги, а сама кинулась на шею отцу.

— Прости меня папа, прости, — шептала она, — береги его! Я тебя очень прошу, береги!

Василий обнимал свою дочь, не понимая, кого ещё он должен беречь. Но не переспрашивал, стиснув зубы. Боясь, что любое его слово разомкнет сжатые челюсти, выпустив на свободу последние силы, которыми он еле сдерживает слезы. Василий удивленно с нежностью смотрел на внука, который стоял рядом и держал его за вторую руку, прижимая к своей щеке.

— Вот! — дочь на мгновенье отстранилась и, порывшись в сумочке, вынула заполненные бланки. — Николь передала результаты анализов. Это не рак, понимаешь! Ты будешь жить, ты будешь жить долго! Понимаешь? Береги его!

Беречь здоровье?! Василий не знал, что сказать. Он взял протянутые бланки. Иностранные буквы, как потайные символы, были ему не подвластны.

— Здесь на английском. Переведешь в России.