Умница, красавица

– Это недоразумение, – удивился Головин. – Если бы у меня и были неприятности, не думаю, что о них сообщали бы по телевидению. Я все-таки не звезда шоу-бизнеса. Нет-нет, в Петербурге этот канал не смотрят. Да-да, все в порядке, пока новой жены не требуется, ха-ха-ха, всего наилучшего.

Предложить моральную поддержку, ему!.. С телевидением было, конечно, какое-то недоразумение, но этот звонок заставил его задуматься. В голосе сочинского партнера звучало небрежно прикрытое сочувствием удовольствие.

Слухи о том, что его бросила жена, не могли не просочиться, Петербург – город маленький. И то же неискреннее сочувствие он улавливал и во взглядах коллег и знакомых, особенно почему-то мужчин.

Все это было несправедливо. Неправильно. Когда мужчину бросает жена, он УЖЕ беспредельно унижен. И унижение это самого худшего свойства, ведь брошенный муж по определению выглядит смешным. На брошенного мужа смотрят с особенным выражением, пытаясь понять, что же в нем такого, что от него ушла жена? Разлюбила, да… но это же не ответ для взрослых разумных людей!.. Непривлекательная внешность, дурной характер, тайные пороки, пикантные детали интимной жизни – может быть, он импотент или гомосексуалист? И, главное, он сам начинал всматриваться в себя и думать – ЧТО?..

Разговаривая с кем-то, особенно кем-то значащим, важным, Алексей Юрьевич все чаще задумывался, ЗНАЕТ ли его собеседник? И тут же – он и сам это ощущал, но ничего не мог поделать – начинал суетиться лицом, и в его взгляде появлялся вопрос, какая-то даже жалкая искательность…

А люди, что же люди… почувствовали его беззащитность, вот и бросаются на него, клацая зубами, как стая волков на вдруг ослабевшего… Естественный отбор – выживает сильнейший. Но ведь он, Головин, НЕ слабый. И никому не позволит. Даже сейчас, униженный и растерянный, он знал, и это было единственное, что он знал точно, – он не позволит. Что именно он не позволит, Головин не формулировал, только несколько раз твердо повторил про себя: «Не позволю».

Естественный отбор академиков, неприятно усмехнулся Головин. Это она своим предательством перевернула представление о нем других людей. Как будто он долго, старательно рисовал свой портрет, а она взяла и перечеркнула… Вот что она сделала, самое страшное, и этого он никогда не простит ей, сколько будет жить, не простит.

Вот так Головин честно пытался объяснить себе все, что с ним происходило, и с точки зрения системного подхода все получалось правильно. Правильно, но больно.

В приемной секретарша торопливо, с виноватым видом бросила на рычаг трубку – она говорила о нем, злорадствовала, смеялась…

Секретарша удивленно привстала вслед Головину – ректор никогда не уходил не попрощавшись. И никогда еще не вел себя так странно, не появлялся у себя в кабинете на минуту, чтобы тут же сорваться и убежать, скользнув по ней невидящим взглядом.

Головин шел по коридору Академии. Студенты и преподаватели, те, кто были посмелее, смотрели на него значительно, с жалостью и презрением. Те, кто поскромнее, просто отводили глаза, чтобы не выдать, что они знают – выборы позорно провалились. Да, и еще – от него ушла жена. И ректор Головин шел по коридорам своей Академии, как сквозь строй, и щеки его горели стыдным, жгущим изнутри жаром.

На самом же деле студенты и преподаватели почтительно здоровались, жались в коридоре к стене, уступая ему дорогу. А если и отводили от него взгляды, то по другой, конечно, причине – просто робели. Никаких красных щек они не видели и думали, какой он успешный человек, этот ректор Головин, и такой всегда одинаково невозмутимый, и такой элегантный в своем костюме от Brioni. Самое обидное, что студенты и преподаватели могли подумать, – что ректор Головин похож на элегантного мыша в костюме от Brioni, но даже и это маловероятно: студенты не знали марку Brioni, а преподаватели даже в мыслях не назвали бы его мышом… Но ректор Головин шел по коридорам своей Академии, как сквозь строй.

Со времени его ухода из дома прошло меньше часа, а Алексей Юрьевич уже подъезжал к Таврической, сидя, как обычно, на переднем сиденье рядом с водителем Колей.

В машине Алексей Юрьевич ехал как ректор Головин, а поднимался по лестнице к себе домой как побитая собака, во всяком случае, именно так он себя ощущал – побитой собакой… Но и у побитой собаки остаются чувства, и Головин испытывал сейчас одно, но очень сильное чувство – недоумение. ЗА ЧТО? За что ему все это? Что он сделал по-настоящему плохого, чем заслужил все это? И горестное недоумение его было так сильно, что никто, даже брат его бывшей жены Левка уже не назвал бы его человеко-компьютером, андроидом, железным дровосеком. Хотя… Алексей Юрьевич был сейчас самым настоящим железным дровосеком из сказки – с плачущим сердцем.

На полу в прихожей стоял рюкзак, рядом лежали лыжи. Мокрые следы вели в детскую.

Алексей Юрьевич на негнущихся ногах проследовал по мокрым следам. Антоша. Ну что же…

– Я только на минуточку, – обернувшись к нему, проговорил запыхавшийся Антоша. В руках у него был Брем – три огромных тома. – Я уже бегу, бегу!