...Пишу тебе накануне отъезда в Париж и праздник Успенья. Как люблю я этот праздник и не только «софиологически» и «мариологически», но и нутром, с детства. Я был рожден и крещен под сенью храма пр. Сергия, где был главный придел Успенья (наоборот чем у нас) и этот праздник, как Пасха с весной, соединен в моей памяти с осенью, с холодеющими вечерами, астрами и резедой, всей поэзией ранней осени. И теперь она поет и плачет в осенней душе. Я хорошо отдохнул (и поработал тоже не мало) и пока здесь чувствую себя здоровым... Природа, среди которой я живу, тихая. скромная, ничем не выдающаяся. Зато есть поля, елочки, речка. М. б. более могучей природы я сейчас не был бы способен переносить, а это принимаю с тихой благодарностью и смирением.
======================================
Пишу тебе из царства Софии, иначе я не могу определить то невыразимое словом чувство безграничного небесного свода, и воды, и безмерного океана с его стальной и голубящейся грудью, причем то здесь, то там раскаленное золото от солнца. Прежде я обладал бесстыдством слова, чтобы пытаться это описать или выразить. Теперь молчат мои уста, но расширяется сердце. Я совершенно теряю при этом сознание моей старости и изношенности, забываю скорби и чувствую себя мальчиком, каким мне полагается быть по метафизическому возрасту, и блаженствую... Только тебя не хватает, чтобы вместе это пережить — несказанное явление Софии. Здесь можно почти уединиться, забравшись на верхнюю палубу. Не могу выразить тебе благодарной радости, которую испытываю после нашего последнего общения. Я как-то вновь вдохновлен тобой и художественно-софийным чувством мира. Чувство какой-то взаимопроницаемости и отожествления, и при этом при абсолютной свободе от всякой страсти и даже увлечения. Как это блаженно! И как много ты даешь мне духовно, как учишь меня! Слава Господу, творящему чудеса Свои! Дорогой написал очень неразборчивую открытку Жене, что я непременно хочу видеть корректурный оттиск. Боре передай...
Поздравляю тебя, а также и всех мои духовных чад, кого увидишь, с суетливым и непутевым именинником...
======================================
Новое мое чувство океана относится к небу, к облакам. Вчера ночью невыразимо мистично, воздушно и прекрасно было видеть горы, земли мрачные и грозные и небесно-прозрачные, как видение рая. А сегодня — райские облака, видение моря. Я понял, что софийность океана неразрывно связана с небом. Океан — это сила, стихия, а небо и плывущие в нем облака — это грезы этой стихии, ее видения. Небо и море — это: земля и небо, совершенно нераздельные в своей славе Царства Софии, Премудрости Божией! Нет слов!
======================================
Вчера я, вероятно, как и ты, получил письма от Дюны и Лели, из которых узнал, что на Покров — в Почаевском монастыре — будет Лелина свадьба. Дюна пишет, что в общем Леля надорвалась и находилась в отчаянном состоянии, из которого иного выхода не было <...> Я был расстроен этим известием и, хотя и чувствую всю неизбежность этого, но ничего хорошего не жду и примириться не могу и не хочу: словно потерял Лелю, да так и есть. Конечно, это дало мне ясно почувствовать как мою личную неудачу и несостоятельность, мне ли было начинать такое дело! Но и Лелино своеволие и непоправимая наивность, иногда граничащая с святой глупостью какой-то, здесь оказались роковыми. С болью думаю о Вере и Татиане и о фактическом разрушении сестричества. Но с еще большей болью и какой-то восторженной любовью думаю о тебе, которую Господь избрал и призвал, и сделал совершенно независимой духовно. И как-то с ясностью вижу, как Господь даровал тебе дар, тебе лишь посильный, но не нам жестоким, тебя окружающим — дар глухоты. Прости, что смею касаться путей Провидения...
Всем в Подворье кланяюсь и молитвенно помню. Леле писать пока не могу. Она обещала написать большое письмо из Почаева после свадьбы (в день Покрова). Конечно, все решения принимаются после молитвы пред Почаевской иконой и как бы по указанию свыше. Мне все это тяжело, но не мне судить.
======================================