Умножающий печаль

Люди услышали, они пересказывали с азартом и судачили с удовольствием про мою мечту и мое горе, они ничего не захотели понять, они хохотали и показывали у меня за спиной ослиные уши. Они радовались и смеялись над царским горем, которое приключилось из-за того, что я хотел дать им всем благо.

Я казнил Даку.

Ее удушили ременной петлей.

Еще теплую нежную плоть ее бросили на расклев кровоядным птицам, на разжев бродячему зверью.

Я проклял Пана.

Сердце мое окаменело.

И я никогда не снимаю на людях свой колпак.

А далеко за морем богатые и ученые люди стали носить такой колпак и называют его теперь фригийским. Это стало модой, и поговаривают, что она продержится века. Фригийский колпачок скрывает ослиные уши, лысины, уродливые шишки и черные мысли.

Когда мне совсем нехорошо, я закрываю глаза и бегу по мостику-радуге, подаренному мне когда-то Паном. Из яви в спасительный сон.

Кот Бойко: осторожно, двери закрываются

Пронырнув из камеры мусоросборника в лифт крайнего подъезда, я поехал наверх, на чердак, к чертям на кулички, злобно раздумывая о том, что мы как-то слишком буквально разыграли с Хитрым Псом старый анекдот — он везде, а я нигде.

Вообще жизнь городского партизана меня маленько утомила. Борьба с Сашкиной охраной и гоночными псами «Бетимпекса», этими ледащими наемниками капитала, загнала меня на чердаки и в подвалы, на крыши и заборы, превратив мой вызов в трудовые будни техника-смотрителя ЖЭКа. Страшная участь, позорная карьера — из блатного Смотрящего территории стать загнанным пыльным Смотрителем!

Плюс сегодняшний ужасный прокол с этим омерзительным псом. Я даже испугаться не успел, когда услышал ватный топот и хриплый рык этой милой собачки. Извините великодушно, сэр Александр Баскервиль, не корысти ради, а одного лишь спасения для — пришлось отвалдохать вашего людоеда по всем правилам! Чтобы впредь гаду этакому неповадно было бросаться на скромных неформальных гостей, заглянувших вечерком на огонек в ваше фамильное семейно-родовое гнездо.

Он же ведь, сучара гнусный, бросился на меня, как дикий зверь — с клыками наголо, будто взбесившийся мамонт!

Дурак-пес, весь праздник испортил — себе, мне, Марине. Геройски глупо погиб, спасая репутацию и жизнь хозяина. В натуре — глупо. Вся эта служебно-караульная фауна — псы, охранники, телохранители — совершенно не готова к отпору, они давно не знают равного ручного боя или свалки «кость в кость». Они развращены запуганной покорностью своих беззащитных жертв.

Молодец, гребущий овец, а против бойца — сам козел вонючий. Такие в лагере от параши не отходили.

Да черт с ними! Чего мне о них печалиться! Надо придумать, что Лоре сказать. А что я могу сказать? Вот жуть — врать не хочу, а правды не скажу. Зачем ей эта правда? Ну, нарежу ей эту правду-матку, как мясник говядину. Нужна ей эта правда! Не откровение, не утешение, не надежда — так, кровяная колбаса! Хорошо бы спросить ее — может, возьмет меня братом? Или другом?

Я ведь не могу сказать ей главного — я все равно на ней не женюсь. Не могу, не имею права. Пока есть Марина. Не знаю, не понимаю, что сказать Лоре.

Спускался к себе на этаж пешком, бормоча под нос:

Жил на свете Буридан,
У него осел был Жан.
Между двух охапок сена
Он от голода страдал…

Приник к двери, прислушался. В квартире было привычно тихо. Отпер замок, шагнул в прихожую. И холодная сталь пистолетного ствола тычком уткнулась мне в шею.

— Прежде чем дергаться, шустряк, подумай о подружке, — сказал тихо кто-то за спиной.

Через распахнутую дверь в комнату я увидел Лору, сидевшую в кресле. А за креслом, приставив ей пистолет к затылку, стоял здоровенный худой парень, который во время беготни в метро показался мне похожим на мускулистый скелет.

Нашли все-таки, суки рваные! Надыбали, паскуды!

Голос за спиной предупредил:

— Одно резкое движение, и девочке сделаем лишнюю дырку в рыжей голове… Цепляешь?

— Уцепил! — дисциплинированно ответил я и попросил: — Але, ствол отодвинь чуток — я щекотки боюсь…

— Ишь, какой ты нежный, оказывается… Ручки-то подними! Вот так, за голову, — засмеялся шелестяще и ударил изо всех сил в почку.

Уф, ой-ей-ей! Е-к-л-м-н! Фу-фу-фу! Дурак ты, едритская сила! Меня болью не нагнешь. Я мог бы их на выставке показывать, свои боли, у меня их коллекция. Пока чувствуешь боль — все в порядке, все поправимо. Нормальная реакция живого организма.

Скелет сказал — надо мной — своему партнеру, пока тот сноровисто обшаривал меня:

— Проверь у него нож за шиворотом. Пощекоти между ног…

Обыскивал профессионально — одной рукой, ствол по-прежнему жестко уперт в шею. Щелкнул на запястьях наручниками, добыл у меня из-за пояса пистолет, резким тычком в спину толкнул в комнату.

Я покосился через плечо — ну конечно, старый мой знакомец с вдавленными висками, несчастный младенец, изуродованный родовыми щипцами, пульсирующий мой преследователь — Гнойный Мозг.

— Не оборачиваться! — сдавленно, негромко крикнул он и снова врезал мне по почке.