Умножающий печаль

И долго не мог сообразить, что это такое звонит долго, резко, на мне, – пока не встряхнулся, поняв, что это звонит у меня в кармане сотовый телефон.

Выхватил трубку, включил и услышал рвущийся голос Марины:

– Серега! Серега! Сафоновцы сегодня убьют Кота…

– Подожди! Откуда ты?

– У метро «Динамо». Я убежала от своей охраны, еду к Лене Остроумовой… Они туда обязательно придут, они знают, что он там!

– Каким образом?

– Не знаю! Как я поняла, на твоей машине стоит радиомаяк, Сафонов всегда знает, где ты был, где находишься…

– Не паникуй, Марина! Я сейчас приеду, ничего не предпринимайте без меня! – заорал я в трубку.

– Ты не успеваешь, Серега! Я должна вывезти его оттуда, они не посмеют стрелять – я пока их хозяйка…

– Марина, послушай, вам некуда ехать! Дождитесь меня, я через полчаса буду…

– Кот знает, что я еду к нему. Я позвонила… Кот сказал, что приедет какой-то его друг, он поможет… Кот не хочет подставлять тебя…

– Марина, не делайте глупостей! Я… – В трубке затрещало, и связь прервалась.

Тупая непроходимая пробка забила Садовую. Машины двигались медленно, вязко, тяжелыми толчками по склеродированным улицам, забитым жестяными газующими пол чищами.

КОТ БОЙКО: ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ

Мы спускались с Мариной в лифте, я обнимал ее одной рукой, а другой держал завернутый в лист обоев карабин. И жалел, горевал и сетовал, что не идет эта долбаная кабинка, этот дребезжащий вертикальный транспорт к самому центру земли.

О, какой это был бы кайф! Мы бы медленно и блаженно ползли через земляную кору, прорезая постепенно все эти девоны, кембрийские и прочие слои, постепенно опоясывались, как золотым кушаком, оливиновым поясом, пока не нырнули бы в кипящий океан магмы, и в самом центре бушующего багрово-алого пламени, у сердца земли, я бы сказал ей: "Мы прошли только полпути, поехали дальше… "

А она бы спросила: «Куда дальше, зачем?»

А я бы ответил: "Не нужен нам этот адский огонь, я люблю тебя жарче и дольше, моя единственная звезда… Мы поедем к свету, к голубому океану, поднимемся на другом краю земли… выйдем где-нибудь в Австралии… "

Но ничего не сказал, а только крепко обнимал ее и судорожно вздыхал. Она пришла все-таки! Она пришла!

– Не бойся, Кот, – сказала Марина. – Они не имеют права стрелять, пока я с тобой. У службы безопасности это записано в их регламенте. Они все знают меня в лицо…

Я засмеялся:

– Не боюсь я, любимая! Когда я обнимаю тебя, меня можно напугать только угрозой кастрации…

– Ты, Кот, душевнобольной!

– Я, наоборот, исключительно душевноздоровый. Хочу учинить соревнование по душеперетягаванию, этакий соулрестлинг… Буду чемпионом…

– Хвастун ты, а не чемпион! – усмехнулась Марина. – Душевноздоровые ходят по улицам с портфелями и авоськами, а не с ружьями бегают…

Господи, как любил я сейчас ее косую челку, разноцветные шальные глаза, серебряные горошинки картавого "р"! Она говорила «рлужьями»!

В подъезде я остановил ее, посмотрел через стекло на улицу. Людей было немного, у дверей припаркован красный спортивный «мерседес». Чуть поодаль торчал на своем рыжем танке Карабас.

– Я вывезу тебя отсюда на моей машине, – сказала Марина и показала на алый «хэтчбэк». – А где будет удобнее, ты пересядешь к другу.

– Нет, любимая, давай свалим отсюда на чем-нибудь менее приметном. Твою машину заберешь опосля…

Я взял ее за руку, и мы побежали через дорогу к «роверу», из которого грузно лез нам навстречу Карабас.

Мы бежали вприпрыжку, легко и радостно, будто не по серому, искапанному масляными каплями асфальту, а по батуту, пружинистому, прозрачному, связанному из утренних облаков, и качался он на концах радуги во весь небосвод, и подсвистывал нам весело попутный ветерок, пахнущий тополиным медом и вянущей травой, и судьба ласково шелестела, нашептывала – вот ты и счастлив, дуралей… лети над жизнью, над бедой… лети к радости…

И Карабас, приветственно машущий нам, был, наверное, счастлив, смеялся или гримасничал, зачем-то нырнул в машину и появился снова с ружьем «мосберг» в руках, и орал он сейчас отчетливо:

– Ложись!…

Еще не обернувшись, резко толкнул в сторону Марину и в плавном развороте скинул с карабина лист обоев, пришел в боевую стойку на колено и увидел едущих на нас – во всю ширину проезда – два джипа. И торчащие из окон автоматные стволы. Резкий, рвущий уши треск и короткие дымки у пламегасителей.

Грохот выстрела за спиной из карабасовской пушки и его крик:

– Я вам, суки рваные, еще скажу предпоследнее прости!…

Но я уже взял левый джип – со стороны Марины – в прицельный створ…

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: БИТВА

Однажды приходит день, в который прошедшее утро кажется незапамятным прошлым, а предстоящий вечер – недостоверным и очень далеким будущим.

Я бился. Большой лесной пожар не собьешь огнетушителем. Только встречным огнем.