Умрем, как жили

С колонкой Глеб провозился до вечера и возвращался в город уже сумерками. Лошадь вел по глиняной обочине — жалко, если гвоздь вопьется в ногу! Хотя кобыла и фашистская, а животина ничем не виновата…

Дорога выглядела безнадежно пустынной. Но у самого моста через Гуж в первой луже, где он высеял несколько «ежей», сидел тяжело груженный грузовик. Вокруг стоял гомон — три немца, то ли убеждая друг друга, то ли греясь, кричали, отчаянно жестикулируя руками. Оба сдвоенных баллона уныло сморщились, и тяжелая машина угрожающе накренилась. Груз под брезентом навис над бортом. Глеб не смог отказать себе в удовольствии придержать бег кобылы. Вблизи рассмотрел, что оба немца — шофер и солдат сопровождения — были по уши в грязи, мокрые и злые. Третий, фельдфебель, увидев Глеба, бросился к нему наперерез, выхватил поводья и что-то сказал солдатам. Глеб понял, что фельдфебель отбирает кобылу. Он начал совать немцу в нос бумажку из горуправы. Прочитав текст, фельдфебель закивал головой, но поводьев не отдал. Долго и мучительно, надрывая губы кобыле, осаживал назад непослушную телегу. Наконец, лошадь привязали к переднему бамперу и, включив мотор грузовика, принялись дергать машину из лужи. Со второй попытки тяжелый тупорылый грузовик выполз на сухое место, и тут Глеб смог насладиться результатом своей работы во всей красе. Правое заднее колесо стояло на ободьях, и резина, как подошва прохудившихся туфель, торчала нелепо и пугающе.

Фельдфебель отдал вожжи Глебу, и немцы, лопоча, склонились над колесами, ощупывая покрышки. Когда телега уже поднималась по насыпи к мосту, Глеб, оглянувшись, увидел, что грузовик ползет по дороге со скоростью пешехода, смешно припадая на один бок.

«Хороши баллончики будут, когда до города доберутся! Так, пожалуй, и от дисков ничего не останется. А сейчас кочки пойдут покрупнее. Глядишь, на счастье, и полуось полетит. Давай, фриц, давай, скоро все дороги «ежами» покроем».

Он принялся лихо погонять кобылу и нагло, не останавливаясь, прокатил мимо часового. Тот даже не окликнул его, лишь проводив сочувственным взглядом, — видно, видел, как Глеб помогал вытаскивать из грязи грузовик.

Знакомство с Караваевым продолжилось вдруг самым неожиданным образом — он заявился к Токину вместе с Риткой Черняевой. Из локомотивских ребят не всякий отваживался приударить за Риткой, острой на язык и взбалмошной до хулиганства. А этот…

— Володька! Дверь закрывай плотнее, чтобы фрицы не пролезли! — уже из комнаты прокричала Рита шедшему следом Караваеву.

Токин поморщился.

— Чего глупости говоришь, да еще так громко? Смелости много, а ума мало!

— Плевать мне на фрицев! Что думаю, то и говорю! Тут слух пошел, будто молодежь в Германию приглашают, так плевать я хотела на их приглашение! Подумаешь! Мне и здесь от ухажеров отбоя нет!

Она вдруг игриво наклонилась к Юрию.

— А эта, ленинградская, она по тебе сохнет. Ой, Юрка, сохнет, чует мое сердце!

Рита подбоченилась и выглядела сейчас гораздо старше своих семнадцати лет: плотно сбитое тело, высокая грудь, по-женски округлые бедра.

— Токин, слушай! У Володьки есть предложение.

Они сели на диван. Караваев начал без обиняков.

— Праздники приближаются, а жить чудовищно скучно! Мы с очаровательной Ритой прикинули: не собраться ли хорошей компанией? Власти такие сборы поддерживают. А что по случаю годовщины революции собрались, им говорить совершенно необязательно. Воскресенье и есть воскресенье!

Токин покосился на Черняеву, пытаясь по выражению лица определить: сболтнула ли она о прошлой вечеринке или караваевское предложение родилось случайно? Лицо Риты было непроницаемым.

«Вот плутовка! Глупа, а когда захочет — сам черт к ней в душу не заглянет!»

— Один живешь? — как бы между прочим, спросил Караваев, поглаживая на затылке копну шелковистых пшеничных волос.

— Морозов квартирует. Начальник электростанции.

— А, — не скрывая неприязни, произнес Караваев, — не из лучших сосед!

— Наоборот, не жалуюсь. Дома бывает редко, иногда жратвой поделится. Сейчас не угадаешь, кто плох, а кто хорош!

— Кто с фрицами — тот и плох! — неожиданно резко возразил Караваев. — В наши дни все стало куда проще. До войны вроде одинаковые люди были. А теперь натуры развернулись! Один Черноморцев чего стоит!

— Сам откуда родом? — спросил Юрий, уходя от разговора.

— Из аистова гнезда, — насмешливо ответил Караваев.

— А все-таки? — настойчиво повторил Токин.

В день знакомства с Караваевым ему показалось, что тот очень и очень неохотно рассказывал о своем прошлом.

Видно, и Караваев усмотрел не праздность в настойчивости Токина.

— А я почти серьезно. Родителей своих не помню — воспитывался в детских домах. По-всякому было…

— Война где застала?

— Как перекати-поле — в дороге. Задолго до войны дал деру из детского дома в Смоленске. Покочевал… Хотел вот посмотреть, что за новые республики в Прибалтике. Да и полпути не сделал…

Караваев говорил легко, но Токина не оставляло ощущение, что он рассказывает о прошлом без особого желания. Юрию стало жалко парня, и он решил больше к вопросу о прошлом Караваева не возвращаться.