Умри или исчезни!

Максим был слишком пьян, чтобы сразу почувствовать какой-либо особенный вкус. Смола быстро размягчилась на языке, и вскоре он ощутил ее горечь и терпкость. Постепенно улетучивалась тревога… Спустя несколько минут голова немного просветлела, как будто ее заполнял легкий теплый газ. Эффект воздушного шара был довольно сильным. Одна часть тела всплывала, в то время как другая оставалась очень тяжелой и подверженной неприятным ощущениям вроде жжения в желудке и тошноты…

Потом все физическое постепенно растворилось в невещественном. Каждый звук стал удивительно чистым и громким, но не калечил уши, потому что был вибрацией иной природы. Макс услышал ангельское пение пустоты. Шорох насекомого, ползущего по абажуру, воспринимался, как близкий гром в очищающую грозу. И повсюду было разлито сияние, интенсивное, но не слепящее – феерия света, рождавшая фантастическую музыку.

Миллионы цветов, о которых он раньше не подозревал, пронизывали его лучами нестерпимого блаженства, обращая тело в дрожащий атомный студень, и трансформировали грязь в чистую обезличенную радость. Но радость не была абсолютной; это было наслаждение движением к глубокому миру, покою и любви сквозь волшебные ландшафты запредельного существования. Иллюзия времени исчезла; неописуемая свежесть летала, подобно бесплотной птице, среди хрустального смеха богов, играющих в залитых солнцем облаках…

Макс встал с кресла, обратившегося в точку, вспыхнувшую музыкальным контрапунктом и спектральным веером перед тем, как исчезнуть. Его голова пронзила искрящийся туман, отреагировавший ласковыми прикосновениями к обнаженному мозгу. Он вдохнул разреженный воздух стратосферы и оказался в холодной звенящей чистоте космоса. Здесь сверкали разноцветные звезды, словно драгоценные камни в черном бархате небес, – звезды с непроизносимыми именами, – и каждая из них была глазом космического существа размерами в миллионы световых лет…

Все происходившее на исчезающе малой Земле показалось Максу таким незначительным, таким смехотворным; собственное «эго» запирало его в скорлупке ограниченных чувств; теперь он избавился от страха и ощущения безнадежности, но до сих пор пребывал в странном безотносительном движении, поглощая наполняющий мир фотонный ветер…

Замутненные звезды посыпались с покосившихся небес, как сухие листья. Пространство утратило прозрачность и бесконечную перспективу. Он падал куда-то в сужающуюся яму и рассмотрел на неопределенном расстоянии от себя обнаженную женскую фигуру с развевающимися волосами. Она повернула к нему голову, и Макс разразился слабеющим смехом – вместо женского лица он увидел изящную мордочку леопарда в золотистых каплях, сверкавших тончайшими звуками клавесина…

Но свет уходил из мира, и свет покидал его внутренности. Он снова ощутил тяжкие якоря существования, тянувшие на дно Вселенной, к костям и смерти… Темнота становилась все более гнетущей. Стены бездонной ямы состояли из липкой мертвеющей субстанции. Он понял, что оказался в протосне, сне без видений и атрибутов – в том измерении, которого никогда раньше не осознавал. Он даже не вспоминал о собственном теле, но ощущал чье-то присутствие рядом. Это были они, его союзники – две трепещущие жизни, которые когда-то, где-то назывались Ирина и Клейн…

Он потянулся к ним бесплотными лучами своих желаний, и Клейн ответил ему. Он почувствовал неописуемую вибрацию. Масон успокаивал его, как человек успокаивает растерявшегося и испуганного щенка, впервые оказавшегося в непривычной обстановке. Он знал, что чернота, простиравшаяся вокруг, бесконечна, и это ужасало сильнее, чем физическое уничтожение. Он мучительно постигал первый урок перехода: безмолвие разума, сворачивание сознания в точку, погружение в первобытный сон, лишенный архетипов.

Он действительно стал иным, избавившись от многих привязанностей, заблуждений, комплексов. Его перестало тревожить одиночество – никакого другого состояния просто не существовало. Человеческая мораль предстала в виде уродливой короткоживущей догмы, вроде кодекса поведения и обязанностей, принятого в муравейнике. Он стал опасен; его снова затапливала грязь.

Он понял, что хочет Ирину, после вселенской любви он желал проникнуть в нее тысячами своих чувств и опутать ее «эго», чтобы затем раздавить его… Макс дрожал от похоти. Где-то должно было опять возникнуть ее тело, как тень от зажженной лампы инстинкта, как проекция его вожделения. Он искал то, что хотел, и понимал, что уходит в сторону. Болото затягивало, мгла звала беззвучными сладострастными песнями, но Клейн держал его на крепком поводке. И девушку тоже.

Масон провел их, смятенных и испуганных, к восходящему потоку. Отсюда начинался жуткий и интригующий путь к сновидениям. Это был мост между «внутри» и «снаружи», врата, за которыми начинались непостижимые территории измененного сознания.