Умри ради меня

– Просто… давай поговорим.

Она перевернулась на бок.

– О чем?

– Тебе когда-нибудь был небезразличен другой человек? Ты когда-нибудь чувствовала хоть что-то?

– Думаешь, я не умею чувствовать?

– Не знаю. А умеешь?

– Я чувствую так же, как и ты, Ева. Я – не какой-то там урод.

Она взяла мою руку и засунула себе в трусы.

– Потрогай мою киску. Она мокрая.

Действительно, мокрая. Я на миг задержала там свою руку – мимолетный, головокружительный миг.

– Это не то же самое, что быть неравнодушным к человеку, – услышала я свой голос.

– Но это неплохое начало.

Я вернула контроль над дыханием.

– Ты когда-нибудь любила?

– М-м-м… Типа того. Однажды.

– И?

– Она не захотела меня.

– Что ты почувствовала?

– Хотела себя убить. Ей назло.

– Ну и где же во всем этом я?

– Ты здесь, коза! Со мной. – Ее пальцы нащупали мои волосы. – И если ты меня сейчас же не поцелуешь, я тебя точно прикончу. – Она потянула меня к себе, но этого и не требовалось, мои губы уже искали ее рот.

Наши тела сплелись, мы ласкались носами, терлись губами и вслепую, отчаянно целовались. Я почувствовала, как ее пальцы пробираются под пояс моих термолосин и трусов и стягивают их, а когда она вновь уселась на меня, я попыталась снять с нее свитер, но ворот оказался слишком тугим, и она упала на меня, смеясь и нашептывая, что я сейчас ее задушу. Сидя верхом на мне, она медленно стянула свитер через голову. Он скользнул по моим щекам – теплая шерсть, застарелый пот – и исчез, а следом за ним – ее жилет и лифчик. С меня она тоже все это сняла, и я передернулась от накрывшего меня холода.

– Нам надо заняться твоей закалкой, pupsik, – прошептала она, освобождаясь от лосин и трусов.

Все, что дальше, – восторг познания. Ее кожа и моя кожа, ее запах и мой запах, ее губы и мои губы. Вилланель взяла на себя инициативу – мне и самой это требовалось, – и ее рука уверенно проникла между моих бедер. Она однажды убила человека, проткнув ножом бедренную артерию. Удар был настолько искусным и хирургически выверенным, что жертва, скорее всего, не сразу осознала случившееся. Чувствовала ли она пульс моей бедренной артерии? Когда ее пальцы скользнули в меня – помнила ли она в тот момент другие, более кровавые проникновения? А зондируя меня своим теплым языком – вспоминала ли она, как, бывало, раздвигалась в стороны плоть перед смертью?

Когда все закончилось, мы укрылись нашими свитерами и куртками, и я свернулась, приняв ее позу и прижавшись к ее спине. Несколько минут я так и лежала, переполненная эмоциями, касаясь губами нежных волос на ее шее, которые слегка вздрагивали от моего дыхания.

– Странно, – произнесла она. – Я не помню, как ты выглядишь.

– Совсем?

– Совсем. Ты можешь быть кем угодно.

Я приподнялась на локте.

– Почему я тебе нравлюсь? Только честно.

– А кто сказал, что ты мне нравишься?

– Не нравлюсь?

– Может и нравишься. А может, я просто хотела залезть к тебе в трусы. Они, кстати, ужасные.

– Ах вот как!

Она потерлась об меня задом.

– Если честно, у меня слабость к долбанутым теткам. Особенно в очках.

– Вот спасибо тебе большое.

– Pozhaluysta. Мне надо пописать.

Она этим и занялась – шумно, в ведро, установленное ею между тюками в углу. Я отправилась следом и сделала то же самое (нелегкая задача в темноте), а потом мы оделись – иначе слишком холодно, – и я вновь прижалась к ней сзади, чувствуя острый запах ее волос.

– Согласись, pupsik, – еле слышно прошептала она, – этот твой медовый месяц куда романтичнее, чем в первый раз.

Наутро мы пробудились вместе с грузовиком, который, вздрогнув, направился к докам. Мы лежали, не шевелясь, а тишину нарушало лишь поплескивание мочи в ведре. Через двадцать минут мы остановились, и я почувствовала, как тело Вилланель расслабилось, а дыханье – замедлилось и успокоилось. А ведь это – момент максимальной опасности. Если содержимое контейнера и будут проверять, то именно тут. Я попыталась подражать дзеновской отрешенности Вилланель, но меня тут же неудержимо затрясло. Сердце заколотилось так бешено, что я уже собралась на тот свет.

Через весь контейнер прокатился глухой лязг. Я принялась отчаянно закапываться в тюки, не обращая внимания на взрыв боли в носу, которым я врезалась не то в лоб, не то в плечо Вилланель. Грузовик снова тронулся, но я оставалась лежать под тюками, вдыхая плотный запах слежавшегося хлопка. На этот раз мы ехали не так долго и, по всей видимости, встали в очередь на погрузку, поскольку теперь продвигались вперед рывками. После последнего рывка двигатель умолк. Потом – резкие звуки металла по металлу, глухой, тяжелый удар, и мы стали подниматься в воздух. До этого я с ужасом ожидала момента, когда нас начнут перегружать с берега на борт, представляя доводящее до тошноты раскачивание контейнера под стрелой крана. Но, разумеется, ничего подобного. Процесс прошел гладко, как по маслу. Единственный стальной удар – когда наше временное жилище поставили на место. А потом еще один легкий стук – когда его зафиксировали на нижних контейнерах.