Умри ради меня

— Прости, Папи. Я прямо сейчас поговорю с Джорджией.

Я обняла деда и вышла из полутемной галереи, моргая от яркого солнечного света. Купив в ближайшем цветочном магазине букет гербер, я отправилась домой, чтобы попытаться преодолеть рубеж и заключить мир с сестрой. Не знаю, цветы ли помогли или просто созрел момент для того, чтобы все простить и забыть, но на этот раз мои извинения были приняты.

Вместо того чтобы остудить мое желание видеть Винсента, слова Папи только подогрели его. Прошло пять невероятно длинных дней, и, хотя мы договорились встретиться в выходные и каждый день говорили по телефону и слали друг другу сообщения, все равно это время показалось мне вечностью.

Наладив, наконец, мир с Джорджией, я сразу схватилась за телефон, чтобы позвонить Винсенту. Но не успела я набрать номер, как на дисплее появилось его имя, мой телефон зазвонил.

— А я как раз собралась тебе звонить, — засмеялась я в трубку.

— Что ж, прекрасно, — донесся до меня его бархатный голос.

— Как Эмброуз, уже на ногах? — спросила я.

По моей просьбе Винсент ежедневно давал мне отчет о состоянии своего друга. На следующий день после того, как Эмброуз был заколот, раны начали затягиваться, и Винсент заверил меня, что, как всегда, Эмброуз будет «как новенький», когда проснется.

— Да, Кэти. Я ведь говорил, все в порядке.

— Конечно, знаю. Просто мне до сих пор трудно в это поверить, вот и все.

— Ну, ты можешь сама его увидеть, если захочешь прийти. Но может, лучше нам сначала прогуляться? И поскольку нам не удалось посидеть в кафе «Ле дю Маго» без того, чтобы кого-нибудь убили или покалечили, я подумал, можно было бы снова пойти туда.

— Согласна. У меня есть несколько часов до ужина.

— Заеду за тобой в пять?

— Отлично.

Когда я спустилась вниз, Винсент уже ждал меня, сидя на своей «Веспе».

— Быстро ты добрался, — сказала я, беря шлем из его рук.

— Приму за комплимент, — ответил он.

Это был первый холодный день в октябре. Мы сидели перед кафе на бульваре Сен-Жермен, под одним из высоких, похожих на фонари обогревателей, которые выставлялись возле всех уличных столиков сразу, как начинало холодать. Тепло обливало мои плечи, а горячий шоколад согревал изнутри.

— Да, вот это шоколад! — сказал Винсент, наливая в свою чашку густую жидкость и добавляя к ней горячего молока из второго кувшинчика.

Мы сидели и смотрели на проходивших мимо людей — в спортивных куртках, шапках и перчатках впервые в этом сезоне.

Винсент откинулся на спинку стула.

— Итак, моя дорогая Кэти, — начал он. Я вскинула брови, и он засмеялся. — Ладно-ладно, просто добрая старая Кэти. По нашему договору об обмене информацией я подумал, что должен ответить тебе на какой-нибудь вопрос.

— На какой именно?

— На любой, если только он будет касаться двадцать первого века, а не двадцатого.

Я немножко подумала. Что мне действительно хотелось знать, так это кем был Винсент до того, как вообще умер. В первый раз. Но он явно не был готов рассказать мне об этом.

— Хорошо. Когда ты умирал в последний раз?

— Около года назад.

— И как?

— На пожаре.

Я снова замолчала, гадая, как далеко он позволит мне зайти.

— А это больно?

— Больно что?

— Умирать. Я хочу сказать, что в первый раз это, конечно, то же самое, что любая другая смерть. Но вот потом, когда вы погибаете, спасая кого-то… это больно?

Винсент внимательно всмотрелся в мое лицо, прежде чем ответить.

— Да все точно так же, как у вас, людей, если вы, например, попадаете под поезд метро… Или задыхаетесь под грудой горящих бревен.

У меня по коже поползли мурашки, когда я попыталась представить, как человек… или ревенант… что ему приходится переживать весь ужас и всю боль смерти не один раз, но регулярно… По собственному выбору. Винсент прекрасно видел мою растерянность и взял меня за руку. Его прикосновение успокоило меня, но сверхъестественное воздействие было тут ни при чем.

— Но тогда зачем вы это делаете? Это что, некая великая потребность служения обществу? Или вы так возвращаете вселенной долг за свое бессмертие? Я хочу сказать, я весьма ценю то, что вы спасаете человеческие жизни, но после нескольких таких акций почему бы не позволить себе состариться, как Жан-Батист, а потом тихо умереть от дряхлости? — Я сделала паузу. — А вы вообще умираете от старости?

Игнорируя мой последний вопрос, Винсент наклонился ко мне и заговорил горячо, как на исповеди:

— Это похоже на неодолимый импульс, Кэти, вот почему мы это делаем. Как будто внутри нарастает некое давление, и в конце концов просто приходится сделать что-нибудь, чтобы получить облегчение. Вся эта филантропия или бессмертие того не стоят, чтобы переживать подобную боль и потрясение. Но мы не можем не делать этого, это просто в нашей природе.

— Да, но тогда как Жан-Батист сумел противиться… всему этому? И очень долго, ведь так?