Умри, ведьма!

Шуба обессиленно плюхнулась Рейнхарду на грудь, платья поникли. Молодые хозяева ужами выкрутились из ворохов одежды, но едва Десси замолчала, как синее платье снова оживилось и вцепилось обоими рукавами в Карстенов сапог. Красное схватило сзади Рейнхарда. К ведьме и прячущемуся за ее спиной Дудочнику одичавшая одежда приблизиться не решалась.

— Не молчи, дальше говори, — шепотом потребовал Дудочник.

— Дальше я не знаю, — так же шепотом ответила Десси. — Дальше ты давай.

— Что?

— Что помнишь.

— Ну, знаешь… — Дудочник прокашлялся. — Только я ни за что не ручаюсь!

— Говори давай, у меня огонь не вечный. — И Десси еще разок устрашающе махнула руками.

— Ну смотри! Гм… Да что ж я помню-то? Так, вроде…

— Говори, продувная душа!

— Пришел сон из семи сел, — начал Дудочник. — Пришла лень из семи деревень… Э-э… А дальше, как дальше-то?

Десси топнула ногой.

— Сейчас повернусь, — сказала она тихо, — и тебе в рожу огнем. Сразу вспомнишь!

И Дудочник снова заговорил:

— Пришел сон из семи сел.
Пришла лень из семи деревень.
Собирались лечь, да простыла печь.
Окна смотрят на север.
Сторожит у ручья скирда ничья,
И большак развезло, хоть бери весло.
Уронил подсолнух башку на стебель.

То ли дождь идет, то ли дева ждет.
Запрягай коней, да поедем к ней.
Невелик труд бросить камень в пруд.
Подопьем, на шелку постелим.
Отчего молчишь и как сыч глядишь?
Иль зубчат забор, как еловый бор,
За которым стоит терем?

Запрягай коня да вези меня.
Там не терем стоит, а сосновый скит.
И цветет вокруг монастырский луг.
Ни амбаров, ни изб, ни гумен.
Не раздумал пока, запрягай гнедка.
Всем хорош монастырь, да с лица — пустырь,
И отец игумен, как есть, безумен.[2]

Платья замерли. Только их подолы чуть-чуть трепетали, словно поглаживали пленников. Дессино сияние тоже погасло.

— Говори еще, — тихо попросила ведьма. — Все хорошо. Тут сильное колдовство. Говори.

Дудочник потер лоб.

— Я ж сто лет назад читал, — проговорил он виновато. — Что же там еще-то было? Разве вот что:

Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, белье, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье,
среди бумаг, в столе, в готовой речи,
в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле
остывшего камина, в каждой вещи.
В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях,
за зеркалом, в кровати, в спинке стула,
опять в тазу, в распятьях, в простынях,
в метле у входа, в туфлях. Все уснуло.

Платья с легким шелестом опустились на пол. Лишь чуть заметный трепет юбок выдавал присутствие в них жизни. Шуба, тихонько хрюкнув, свернулась клубочком. Колеты, блио, плащи попадали вповалку друг на друга.

— Говори еще, — потребовала Десси.