Умри, ведьма!

Сайнем отдал стрелу одному из своих и взял в руки шнурок. Десси и Рейнхард приготовились к новому туру препирательств по поводу грабежа, обысков и схронов в лесу, но внезапно случилось то, что всерьез напугало шеламку.

С лица Белого Рыцаря разом пропали напускная важность и высокомерие — он вдруг поскучнел и посерьезнел, и Десси некстати вспомнила, что на языке чужан есть слово «забота», которое обозначает заботу матери о ребенке, дочери о родителях или мужчины об оружии, а есть слово «забота», которым обозначают гнойник на пальце или воспалившийся зуб.

«Что-то он знает, чего я не знаю, — подумала лжеграфиня. — Непорядок».

— Хорошо, — сказал Сайнем. — Сейчас мы похороним мертвых, а потом будем искать убийцу.

Глава 31

Следующим вечером тела трех чужан вместе с бывшими при них вещами сгорели на трех кострах на берегу Павы.

Живые чужане остались не слишком-то довольны — их братьям пришлось отправляться на тот свет пешим ходом, но каждый понимал, что резать сейчас лошадей — безумное расточительство. Поэтому отобрали у павинских ребятишек деревянных коньков и бросили их в огонь. «Заодно и плакальщики бесплатные объявились», — злорадно подумал Сайнем.

Его дружина утешилась, залив горе вином из графских подвалов.

Прошла половина луны… И еще несколько дней. Чужане не то чтобы прижились в замке, но, по крайней мере, осели здесь. Как и было уговорено с Карстеном, в самом замке осталось лишь десять человек, остальных определили на постой по деревням. Доменос Карстен уверял, что в случае необходимости Сайнемовы солдаты вместе с местными вояками мигом соберутся у стен замка, а так и дозоры нести легче, и люди быстрее сработаются. Сайнем счел это разумным. Поначалу он боялся возможных ссор и потасовок, но местные смерды и впрямь оказались народом вышколенным и выдержанным: приграничье все же, как ни крути. Многие из них сносно объяснялись по-дивьи, да и истинные люди не гнушались учить язык таори.

Только лошадей оставили в замке. Чернявая заявила, что конюх у нее отличный и всех обиходит и накормит за милую душу. Конюх, торжественно представленный Сайнему, оказался щуплым вертлявым старичком с глазами совершеннейшего проходимца, но дело свое он и впрямь знал: лошадки отъедались и прямо на глазах наливались красой и статью. Гривы всегда расчесаны, копыта вычищены. Больше того, стоило Сайнему зайти с ревизией на конюшню, как они разом начинали с умильными мордами кланяться и бить копытами, выпрашивая корочку или морковку.

* * *

Расследование смерти юной маркграфини Энвер Десси свалила на Дудочника. В конце концов, не зря же он копается в фамильных архивах и вообще славен как существо грамотное и въедливое. О результатах он доложился вскоре после чужанских похорон:

— На кухне подслушал. Мильда со здешними кости бывшим хозяевам перемывала, а я как раз за стенкой случился.

— Ну и?

— В общем, все, как мы думали. Девица завела себе полюбовника, братья узнали и под замок ее. Она от горя исчахла. Провинция, строгие нравы, то, се…

— Кого?

— В смысле, с кем? Не знают.

— Мильда не знает?

— Мильда не знает.

— Погоди, они его убили?

— Нет. Утек. Исчез. Как — тоже неизвестно. Не иначе — Дэвид Копперфильд.

— Кто?

— Я шучу.

— Сколько лет прожил, а шутить не научился, — подвела итог Десси.

* * *

Враги внешние (то есть братец Армеда) и внутренние (то есть таинственный убийца, потерявший шнурок от кошелька) пока не давали о себе знать. И это было очень мило с их стороны, так как дел у чужанских гостей оказалось невпроворот. Погода стремительно портилась, солнце уже во все глаза глядело на наступающую из-за кромки леса зиму, и приходилось везде поспевать.

Переложить крышу на тех же конюшнях, утеплить денники, подновить казармы на первом этаже замка, переложить печи. Заложить на зиму сено, напилить дров. В общем, ссориться и сводить счеты было некогда.

У Сайнема и прочих чужан был лишь один повод для дурного настроения — кормежка. Кормили тут и правда из рук вон. И это несмотря на то, что Сайнем приказал десятникам каждый день отправлять двух-трех человек на охоту, чтобы господа могли есть мясо, а солдаты — познакомиться с местностью, где им, возможно, придется воевать. Однако вся добытая дичина попадала на стол неизменно пережаренной и жесткой, как голенища сапог, утки воняли рыбой, на зайцах оставались клочья шкуры; компанию им составляла недосоленная овсяная или ячневая каша. Добытчикам из казарм доставалась все та же каша, но уже разогретая, а следовательно — подгоревшая.

Сделать тут ничего было нельзя. Бывшая кормилица хозяев замка ныне безраздельно властвовала на кухне, и две девицы, взятые ей в помощь, допускались только до чистки котлов, мытья блюд и горшков да разведения огня в печи.