Умытые кровью. Книга I. Поганое семя

– Я ж говорю, второй такой задницы в Питере не сыщешь. – Шлема сыто мазнул глазами по ее пышным округлостям, поднялся с молодецким уханьем и, натянув просторные, с теплым начесом подштанники, сделался похож на гусака. Ступни у него были плоскими и мясистыми, лопатами, пальцы густо поросли черной шерстью. – Чегой-то в глотке сохнет. – Закурив довоенный «Моран», он достал из шифоньера бутылку и лихо шлепнул ладонью по донышку. Хватанул залпом полстакана, крякнул. – Дернешь, коза, мартель?

– В зад себе залей. – Геся с раздражением дернула плечом и, сняв с огня чайник, быстро понесла его в ванную. Вернулась за керосиновой лампой, в сердцах хлопнула дверью, – Господи, кто бы знал, как ей обрыдло мыться в тазу!

– Ну, как знаешь, коза. – Мазель снова налил, не отрываясь, выпил, зашуршал оберткой шоколада. – А мне лишним не будет. Работа психическая, нервы, как курок парабеллума, на взводе.

Сытому, пьяному, утешенному всем женским, ему страшно хотелось поговорить. В ожидании Геси он принялся нетерпеливо расхаживать по комнате, время от времени останавливаясь у большого, венецианской работы зеркала. Улыбался самому себе, подмигивал, похоже изображал борцовские позы. Неожиданно лампочки в люстре загорелись по-дореволюционному, непривычно ярко, мигнули пару раз и погасли. В комнате, освещенной лишь пламенем камина, повис багровый полумрак.

– А, черт подери! – Мазель оторвался от зеркала и, нюхнув кокаину прямо из коробки, сунул в рот кусок нуги. – Клейкая сволочь, можно собственные зубы сожрать. А это что еще такое? – Ему вдруг показалось, что в углу за шкафом кто-то есть.

Шлема привычно выхватил маузер, без звука дослал патрон и, подкравшись на цыпочках поближе, оторопел. У стены, держась руками за развороченный живот, стоял офицерик. Так, поговорили сегодня с ним по душам, и это что ж, выходит, не дострелили?

– Ах, ты так, сука? – Мазель прищурился и саданул в упор, раз, другой, третий. – Заполучи, контра недорезанная!

По комнате прокатились громовые раскаты, пули, раскрошив штукатурку, осами впились в кирпичную стену. У Шлемы зазвенело в ушах, зато чертов офицер сразу пропал, только пламя дрогнуло в камине да потянулся к потолку вонючий пороховой дым.

– Совсем спятил? – Одетая в теплый махровый халат, Геся вышла из ванной и, подождав, пока Мазель уберет маузер в кобуру, жахнула пустым чайником о стол. – Дерьмо красноперое! В подвале шпалером не намахался? – Она с презрением глянула на мужа, закурив, плеснула себе мартеля, выпила одним глотком. – Фрамугу открой, одна вонь от тебя.

– Ошибочка вышла, коза, померещилась одна чепуховина. – Мазель кисло улыбнулся, снова приложился к кокаину. – Работаем на износ, бдим перманентно. Нервы как струны на скрипке Паганини. Гидра контрреволюции тянет щупальца, а проверенных кадров – с гулькин нос. Одна интеллигенция кругом, в белых перчатках.

Он вдруг замолчал и, как бы осененный внезапной мыслью, звонко хлопнул себя ладонью по лбу:

– И чего это я раньше не допер? Двигай-ка, коза, к нам. А что, задатков у тебя имеется. Помнишь, как тогда, в Николаеве, пустила кровь Муське-бандерше, любо-дорого было посмотреть. А тот клиент в Одессе? Как ты его по кумполу-то бутылкой из-под шампанского, а? Опять же, Троцкий к тебе с полным уважением. А уж Феликс-то против точно не будет, он к бритым[1] неровно дышит. Первая любовь у него была из наших, дуба врезала в Швейцарии, прямо на его руках.

Мазель наслаждался собственным голосом, он казался ему звучным, раскатистым, необычайно красивого тембра, с металлическим оттенком.

– Фи, да у вас там, как на бойне, дерьмо, грязища и кругом одни скоты. – Геся в задумчивости выпустила дым кольцами, облизала пухлые губы. – Оно мне надо?

– Ты, коза, не рассекаешь генеральную линию партии. – Шлема многозначительно поднял вверх кривой указательный палец. – Новый мир будут ковать по примеру каторжанского барака. А там ведь как… – Он вдруг изумленно уставился в пламя камина, зажмурился, потряс башкой и, осторожно открыв глаза, вздохнул с облегчением. – Ой, мама, роди меня обратно, привидится же такая гадость… Так вот, на каторге, коза, антагонизмы вроде классовых. Заправляют всем «иваны» со своими «поддувалами», чуть что, сапожищем в морду, полотенце на шею или финку в бок. Ниже стоят «храпы», эти берут «нахрапом», и знаешь кого? Социально незрелый элемент, шпанку – мелкую шушеру, сиволапое жиганье. Так вот, коза, лучше ходить в поддувалах при власти, чем водить симпатию с «прасковьей федоровной», парашей, чтоб тебе знать. Эх, и почему я не послушался Евзеля Мундля!

Он потянулся было к бутылке, но качнулся, неуклюже махнул рукой и навзничь рухнул на кровать. Раздался громкий храп, рот Мазеля широко открылся, и по бороде сползла тягучая табачная слюна.

– Наконец-то заткнулся, – Геся брезгливо усмехнулась и некоторое время задумчиво смотрела на мужа, – жаль, что не с концами. – Затем надела туфли на босу ногу, набросила манто и, держа в одной руке лампу, а в другой бутылку мартеля, пошатываясь, вышла из комнаты.