Уна & Сэлинджер

От любви еще никто не умирал, не надо верить в эти бредни. На нашем не-романе поставлен крест, я все понял и пережил эту неудачу. Ты не убила меня, ты меня всего лишь состарила. Но не рассчитывай, что я тебя забуду. Ты научила меня всему: благодаря твоей жестокости я знаю, что такое женщины, я вырос в ускоренном темпе, как те цветы, которые фотографируют раз в день, и они вянут на глазах за двадцать секунд, стоит только склеить кадры. Раньше ты пугала меня, а теперь – знай ты, что я о тебе думаю, – сама бы испугалась. Спасибо тебе за то, что сэкономила мне столько времени: я старел лет на десять за каждую проведенную с тобой неделю. Благодаря тебе мне сегодня 230 лет, и ребята, которые собачатся в моей казарме из-за того, что кто-то сплутовал в покере, даже не подозревают, что спят радом со своим прапрадедом… Я пишу это, сгорбившись над подушкой, скрючившись, как глубокий старик, на матрасе, кишащем вшами. Спасибо, спасибо, Уна, за твою холодность, которая так закалила меня. Думаю, война завершит начатое тобой. Я желаю тебе долгой и счастливой жизни с твоей окопавшейся в тылу звездой.

Подпись: тот, кого ты не так давно называла о-Джерри-Джерри, когда он был весел и светел. Как ужасно больше не быть очарованным! Ты притупила мой интерес к жизни. Скоро я физически уподоблюсь Франклину Делано Рузвельту.

Береги себя и не путешествуй пароходом, я слышал, что немецкие субмарины торпедируют их даже в Манхэттенском заливе.

(Письмо не подписано)

* * *

Саммит-драйв, Беверли-Хиллз, июнь 1943 года

Дорогой Джерри,

твое последнее письмо отвратительно. Ты так несправедлив, что мне не следовало бы на него отвечать. За кого ты меня принимал? Мне было пятнадцать лет, когда я встретила тебя. Я была (да и есть, как и ты) слишком молода и глупа, чтобы знать что-либо о любви. Мы с тобой пофлиртовали немного, это было очень мило, потом жизнь нас развела, как разводит каждый день миллионы влюбленных не менее искренне, чем мы. Ты хочешь, чтобы я чувствовала себя жалкой и гадкой, чтобы я горела в аду только за то, что нам, как всем голубкам Нью-Йорка, было суждено однажды расстаться? Только по одной причине я решила тебе ответить: из-за твоего нынешнего положения. Умоляю тебя на коленях, будь осторожен, не геройствуй и вернись к нам невредимым. Даже если ты не внемлешь моей мольбе и даже если мы больше никогда не увидимся, для тебя же лучше не быть калекой, если ты хочешь написать свой великий роман. Сосредоточься на нем и выбрось из головы легкомысленную дурочку, которая теперь замужем за знаменитым стариком. Предпочитаю проигнорировать то, что ты говоришь о Чарли, и отношу эту низкую клевету на счет твоего разочарования. С тобой неизменно моя дружба, мое восхищение, изрядная доля моих мыслей и мое глубокое уважение. Пиши и останься в живых, это все, о чем я тебя прошу. Как я буду гордиться тобой, когда прочту твои книги после этой ужасной войны! Записывай все, что видишь, в блокнотах, которые я тебе подарила. Знай, что и в Беверли-Хиллз известно о выпавших на твою долю тяготах и что даже здесь, под благословенными пальмами на холмах Голливуда, все (и в первую очередь я) молятся за тебя, даже те, кто не верит в Бога. Это мое последнее письмо, но я от всего сердца желаю, чтобы оно принесло тебе только благо, ведь ничего другого я не хотела никогда. Я не стану с тобой ссориться, у меня и не получится, любая гадость прозвучит в моих устах фальшиво. С сожалением ставлю тебя в известность, что просто не способна думать о тебе плохо. И не настаивай! Я все равно буду гордиться тем, что знала тебя, и ты навсегда останешься, смутно, нелепо, нежно, частью моих воспоминаний. Ты мой единственный шанс войти в историю иначе, чем женой кинозвезды! Никому не показывай мое письмо, прошу тебя. Для желтой прессы оно было бы лакомым куском. Я знаю, что ты этого не сделаешь, потому что даже в буйстве и бессоннице твоей казармы ты все равно остался тем изысканным молодым человеком, которого я знала в Гринвич-Виллидж, смеявшимся над нашими с Труменом, Глорией и Кэрол сплетнями и постоянно водившим меня на фильмы, где все в финале кончают с собой. Ты помнишь? Мне никогда не нравились такие эпилоги – слишком просто. Это оскорбление нашей фантазии. Всегда можно найти лучший выход, чем смерть.

Твоя гадкая девчонка, которая все же целует тебя, стоит ее мужу отвернуться (к софитам!), Уна О’Нил-Чаплин.

VII

Слишком молода для тебя

При виде гитлеровского приветствия, вскинутой руки ладонью вверх, мне так и хочется поставить на нее поднос с грязной посудой.

Чарли Чаплин