Ундина

Первое время они целые дни напролет чувствовали себя удивительно счастливыми. По мере того, как их барка спускалась вниз по величавой полноводной реке, ландшафт становился все красивее. Но однажды, когда они плыли вдоль обычно приветливой местности, чью красоту уже заранее предвкушали, неугомонный Кюлеборн стал непрерывно показывать свою силу. Поначалу, правда, он лишь подразнивал их, ибо Ундине удавалось укоризненными словами усмирять встречный ветер и вздымающиеся волны, и могучий недруг покорно склонялся перед ее волей. Но потом вновь и вновь возобновлялись его наскоки, и снова Ундине приходилось вмешиваться, увещевать, так что веселое настроение путешественников порядком было испорчено. А тут еще гребцы стали опасливо перешептываться, недоверчиво глядя на трех господ; и даже собственные слуги, заподозрив неладное, провожали своих хозяев настороженными взглядами. Хульдбранд частенько говорил себе: И все это оттого, что когда человек и русалка заключают такой диковинный союз, это не может быть союз равного с равным.

Пытаясь снять с себя вину, как это любим делать все мы, он нередко думал: ведь я же не знал, что она русалка. То беда моя, а не вина, что меня неотступно преследуют причуды этой дикой родни. Подобные мысли в какой-то степени укрепили его мужество, но вместе с тем он чувствовал все большее раздражение и испытывал все большую враждебность к Ундине. Он смотрел на нее хмурым взглядом, и бедняжка хорошо понимала, что это значит. Однажды вечером измученная всем этим и постоянными усилиями в борьбе с выходками Кюлеборна, она крепко уснула, убаюканная мерным покачиванием барки.

Но не успела она сомкнуть веки, как кому-то на судне почудилась сбоку у борта, где он стоял, безобразная человеческая голова, всплывшая над водой и притом не плашмя, как у пловца, а торчком, будто на кол посаженная; но вместе с тем она продолжала плыть рядом с судном. Каждый торопился показать другому ужаснувший его предмет и встречал на лице собеседника такое же выражение ужаса, но руки и взгляд были устремлены в другую сторону, совсем не в ту, откуда ухмылялась и грозила омерзительная рожа. Когда же они, пытаясь объясниться друг с другом, стали наперебой кричать: Гляди вон туда, нет сюда! — тут перед каждым из них представали все рожи, мерещившиеся прочим, и вода вокруг судна кишела этими страшными харями. Поднявшийся крик разбудил Ундину. Едва она открыла глаза, как все скопище уродливых лиц сгинуло. Но Хульдбранд был вне себя от этих мерзких фокусов. Он уже готов был разразиться проклятиями, но Ундина устремила на него смиренно умоляющий взгляд и тихо произнесла: Бога ради, мой супруг, мы на воде; не сердись на меня сейчас! Рыцарь промолчал, сел и погрузился в глубокую задумчивость. Ундина шепнула ему на ухо:

— Не лучше ли было бы, мой милый, прервать это безрассудное путешествие и мирно вернуться в замок Рингштеттен?

Но Хульдбранд злобно пробормотал сквозь зубы:

— Значит мне предстоит быть пленником в собственном замке, и свободно дышать я могу лишь пока замурован колодец? Да пусть эта твоя дикая родня -

Ундина зажала ему рот своей прекрасной ручкой. Он умолк и долго не произносил ни слова, вспомнив все, что она раньше говорила ему. Между тем Бертальда была погружена в странные и смутные размышления. Она многое знала о происхождении Ундины, однако не все, и прежде всего для нее оставался неразгаданной и зловещей тайной грозный Кюлеборн; она даже ни разу не слышала его имени. Раздумывая об этих удивительных вещах, она, сама того не замечая, расстегнула золотое ожерелье, которое Хульдбранд подарил ей несколько дней тому назад, купив его у бродячего разносчика товаров. Она перебирала его пальцами, наклонившись над поверхностью воды и как бы в полусне любовалась его мерцающими отблесками, игравшими в лучах вечернего солнца. И вдруг из глуби Дуная высунулась чья-то большая рука, схватила ожерелье и погрузилась с ним в воду. Бертальда громко вскрикнула, в ответ из глуби реки раздались раскаты зловещего хохота. Тут уж рыцарь не мог сдержать гнева. Вскочив с места, он разразился яростной бранью, проклинал всех, кто навязывается ему в родичи и вмешивается в его жизнь и вызывал их на поединок, кто бы они ни были, водяные или сирены. Бертальда меж тем оплакивала потерянное ожерелье, столь дорогое для нее, и своими сетованиями только подливала масла в огонь, распаляя гнев рыцаря. Ундина же, перегнувшись через борт и окунув руку в воду, бормотала что-то вполголоса и лишь изредка прерывала свой таинственный шепот, чтобы умоляюще сказать супругу:

— Милый, только не брани меня здесь, брани, кого хочешь, только не меня здесь! Ты же знаешь -

Действительно, его заплетающийся от гнева язык пока еще не произнес против нее ни одного слова. И вот она вытащила влажной рукой из воды чудесное коралловое ожерелье, которое так искрилось, что почти ослепило глаза присутствующих.

— Возьми, — сказала она, ласково протягивая его Бертальде, — это я велела принести тебе взамен потерянного, и не печалься долее, бедняжка.