Унесенные страстью

Из них двоих Эйкен не был скорым на гнев, но был быстрым на действия, зачастую поступая совершенно необдуманно. После гибели Сибил Эйкен ушел в себя; он ничем больше не интересовался, кроме своих лошадей. Лошади стали для него чем-то вроде убежища. Причем настолько, что он почти совсем забросил детей.

Калем думал поначалу, что это горе на него так подействовало, что это пройдет. Но время шло, а Эйкен по-прежнему далек был от Кирсти и Грэма. Он попросту не замечал их и позволял им делать все, что вздумается. Когда они совсем распустились и стали приставать к нему, требуя внимания, он просто отвез их на материк и отдал в пансион. И теперь он редко появлялся дома. Он был угрюм и совершенно перестал помогать Калему, занимался только тем, что выращивал, разводил и выезжал лошадей, как будто в этом для него заключался смысл жизни. Эйкен все меньше обращал внимание на окружающее, пока не осталось почти ничего, что волновало бы его.

Раздумывая об этом, Калем вдруг сообразил, что за последние два года Эйкен почти ни к чему не проявлял, интереса. Вплоть до сегодняшнего дня.

Брат, шедший впереди, остановился, оглядываясь вокруг. Калем поднял фонарь выше. Эйкен выругался, пробормотав:

– Эти чертовки вообще могли сломать себе шею! – Впервые за долгое время в голосе Эйкена не было иронии или насмешки – в нем звучала подлинная тревога.

Калем не двигался, размышляя обо всем этом. Он мог бы оставить брата в покое, позволив ему и дальше делать что вздумается, как оно было до сих пор с того дня, как погибла Сибил. И он мог наконец попытаться вызвать брата на разговор. Калем постоял так еще с минуту, потом, протянув руку, положил ее на могучее плечо Эйкена. Он почувствовал, как оно напряглось. Очень спокойно и серьезно Калем спросил:

– Почему в самом деле ты это сделал?

Эйкен повернулся и ехидно взглянул на Калема, но вся его насмешливость тотчас растаяла при виде сосредоточенного, серьезного лица брата. Эйкен поглубже вздохнул, потом оглянулся, точно пытаясь подыскать нужные слова.

– Почему я это сделал? – повторил он тихо и поднял глаза на Калема. – Ты хочешь знать правду?

– Да, – тот кивнул. – Правду.

Взгляд у Эйкена стал отстраненный, далекий – Калем и раньше видел у него такой взгляд. Такое же выражение было у Эйкена несколько лет назад, когда умер их отец и оба они поняли, что остались одни на свете, или когда они узнали о гибели Сибил. Брат еще раз глубоко вздохнул, глядя в землю. Напряжение, повисшее в воздухе, было почти ощутимым – и воздух от него, казалось, сгустился, стал неожиданно плотным, тяжелым.

Эйкен поднял глаза; в них больше не было ни насмешки, ни сарказма, ни холодной надменности. Зато в них было нечто похожее на давний, ничем не прикрытый страх. Братья стояли в тумане лицом к лицу, всматриваясь друг в друга.

– Из-за Кирсти и Грэма. – В голосе Эйкена была боль, когда он произнес имена детей.

Калем не знал, что на это сказать. Он только попросил:

– Объясни.

Но не успел еще кто-либо из них шевельнуться, не успел еще Калем вздохнуть или опять протянуть руку, как прогремел выстрел.

Глава 17

Есть мнение, что провидение хранит дураков и детей.

Это правда – я испробовал это на себе.

Марк Твен

Слепящая вспышка и оглушительный грохот последовали за выстрелом. Отдача была столь внезапной и сильной, что девочка не сумела удержаться на выступе скалы и упала в воду. Эхо выстрела еще не растаяло под сводами пещеры, а Джорджина уже прыгнула следом за ней. Она нырнула, потом ухватилась руками за подводный уступ у входа в пещеру и стала ощупывать дно вокруг него.

По ту сторону валунов вода была холоднее и казалась густой и черной. Джорджина плыла кругами, погружаясь все глубже и шаря вокруг себя. Краем глаза она заметила, как прямо под ней мелькнуло что-то белое.

Она рванулась туда, загребая руками вслепую. Ничего. Она шарила опять и опять. Отчаянно, неистово.

Пальцы ее нащупали ткань. Девушка крепко зажала ее в кулаке. Детская ночная рубашка. Оттолкнувшись, Джорджина рванулась вверх, волоча за собой ребенка.

Она видела, как волны колышутся над их головами. Небольшой золотисто-серебристый круг таинственно мерцал в том месте, где фонарь, стоявший на выступе скалы, отбрасывал слабые отблески – не более чем в нескольких футах над ними; может быть, и нужен-то всего лишь один, или два, или три рывка посильнее – и они вырвутся на поверхность.

Грудь ее разрывалась от боли, ей мучительно хотелось вздохнуть. Она усиленно работала ногами, отталкивалась, устремляясь все выше, выше; раз... два... три.

И еще. И еще. Боль в груди становилась невыносимой, воздух просто распирал ее изнутри. Время, казалось, остановилось.

Девушка рванула свои раздувавшиеся юбки; она наконец содрала их с себя, и их потащило куда-то в сторону. Придерживая одной рукой девочку, Джорджина отчаянно стремилась выплыть на поверхность. Она еще раз рванулась вверх, собрав все свои силы.