Унесенные ветром

Эта простота нравов, принесенная войной, сделала жизнь необычайно увлекательной для Скарлетт. Если бы не грязная зачастую работа сиделки и не тоскливая обязанность скатывать бинты, она, пожалуй, ничего не имела бы против того, чтобы война длилась вечно. В сущности, она и работу в госпитале переносила теперь без раздражения, ибо здесь ей открывался огромный простор для ловли поклонников. Раненые были беззащитны перед ее чарами и тут же сдавались на милость победителя. Сменить повязку, отереть пот со лба, взбить подушки, помахать веером — и объяснение в любви не заставит себя ждать. О, это была поистине райская жизнь после года такого унылого существования!

Скарлетт словно бы возвратилась в те времена, когда она еще не была замужем за Чарлзом. Словно бы и не было вовсе этого брака, и она не получала страшной вести о смерти мужа, и не произвела на свет Уэйда. Война, замужество, рождение ребенка не оставили глубокого следа в ее душе — она была все та же, что прежде. Скарлетт родила сына, но он был окружен такой заботой в красном кирпичном доме тетушки Питтипэт, что она легко забывала о его существовании. Всем своим нутром она чувствовала себя прежней Скарлетт О'Хара — одной из первых красавиц графства. Она была прежней и в помыслах своих, и в поступках, но поле ее деятельности расширилось неимоверно. Пренебрегая неодобрением всех друзей тетушки Питти, она теперь вела тот же образ жизни, что и до замужества; посещала вечера, танцевала, каталась верхом с военными, флиртовала — словом, проводила время совершенно так же, как в девичестве, и не позволила себе только одного — снять траур. Она знала, что это может стать последней каплей, которая переполнит чашу терпения тети Питти и Мелани. Но и в трауре она была столь же очаровательна, как в девичьем наряде, приятна и мила в обхождении — пока ей не мешали жить по-своему, любезна и внимательна — пока это не доставляло ей хлопот, и столь же тщеславна по части своей внешности и успехов в обществе.

Еще совсем недавно она была несчастна, а теперь чувствовала себя счастливой: у нее были поклонники, они неустанно твердили ей о несравненной прелести ее чар, и счастье ее было бы полным, будь Эшли не женат на Мелани и не угрожай ему опасность. И все же пока Эшли был далеко, она как-то легче мирилась с мыслью, что он принадлежит не ей. Казалось, пока он там, в Виргинии, отделенный от Атланты сотнями миль, она в такой же мере владеет им, как Мелани.

Так пролетали дни осени 1862 года, заполненные работой в госпитале, скатыванием бинтов, танцами, прогулками за город — занятиями, изредка прерываемыми короткими наездами домой в Тару. Посещения эти приносили разочарование — слишком мало было возможности для спокойных, долгих бесед с Эллин, о которых Скарлетт мечтала в Атланте, слишком мало свободного времени, чтобы посидеть возле занятой шитьем матери, вдыхая неясный аромат лимонной вербены, слушая, как шуршит ее шелковое платье, чувствуя на своей щеке ласковое прикосновение ее мягкой ладони.

Эллин похудела, постоянно была теперь чем-то озабочена и с утра до позднего вечера — даже когда вся усадьба погружалась в сон — оставалась на ногах. Требования интендантских уполномоченных Конфедерации росли из месяца в месяц, имение должно было их выполнять, и задача эта легла на плечи Эллин. Даже Джералду впервые за много лет пришлось заняться хозяйством, ибо найти управляющего на место Джонаса Уилкерсона оказалось невозможным, и Джералд сам объезжал верхом свои владения. Теперь у Эллин хватало времени лишь на то, чтобы, наскоро поцеловав дочь, пожелать ей спокойной ночи, Джералд целыми днями пропадал в поле, и Скарлетт скучала дома одна. Даже у сестер были теперь свои заботы. Сьюлин и Фрэнк Кеннеди нашли наконец «общий язык», и Сьюлин напевала «Когда войне придет конец» с таким лукавым видом, что это порядком бесило Скарлетт, а Кэррин утопала в мечтах о Бренте Тарлтоне, и с ней ни о чем невозможно было поговорить.

Словом, хотя Скарлетт всегда с радостью предвкушала поездку домой, она не испытывала огорчения, когда почта доставляла неизбежное письмо, в котором тетушка Питти и Мелани заклинали ее возвратиться в Атланту. Эллин же в этих случаях всегда вздыхала, опечаленная мыслью о разлуке со старшей дочерью и своим единственным внуком.

— Я понимаю, что нельзя быть такой эгоистичной и удерживать тебя здесь, когда твоя помощь нужна в Атланте раненым, — говорила она. — Только… только обидно, моя дорогая, что я так и не выкроила времени спокойно побеседовать с тобой. Я как-то даже не успела почувствовать, что ты все та же, моя маленькая дочурка, а теперь уже надо расставаться.

— Я всегда, всегда буду вашей маленькой дочуркой, — говорила Скарлетт и прятала лицо на груди Эллин, чувствуя внезапно вспыхнувшие угрызения совести. Она не могла признаться матери, что не уход за ранеными конфедератами, а танцы и поклонники влекут ее назад в Атланту. Теперь она уже многое утаивала от Эллин. Но самым главным секретом было то, что Ретт Батлер стал довольно частым гостем в доме тетушки Питтипэт.