Унесенные ветром

Чего она добивается? Какой глупый вопрос. Денег и уверенности в завтрашнем дне, конечно. И однако же… Скарлетт почувствовала, что стала в тупик. Ведь у нее же есть деньги, и она уверена в завтрашнем дне, насколько можно быть в чем-то уверенной в этом ненадежном мире. Но вот сейчас, думая об этом, она почувствовала, что не стала счастливее, хотя, конечно, жилось ей спокойнее, она меньше боялась завтрашнего дня. «Если бы у меня были деньги, уверенность в завтрашнем дне и вы, — я считала бы, что добилась всего», — подумала она, с любовью глядя на него. Но она не произнесла этих слов, боясь нарушить то, что возникло между ними, боясь, что снова перестанет понимать его.

— Вам хочется всего лишь остаться самим собой? — немного печально рассмеялась она. — Моей большой бедой было то, что я никогда не была сама собою! А чего я хочу добиться — что ж, по-моему, я этого уже добилась. Мне хотелось быть богатой, чувствовать уверенность в завтрашнем дне и…

— Но, Скарлетт, неужели вам никогда не приходило в голову, что мне безразлично, богат я или нет?

Нет, ей никогда не приходило в голову, что есть люди, которые не хотят быть богатыми.

— Тогда чего же вы хотите?

— Сейчас — не знаю. Когда-то знал, но уже почти забыл. Главным образом — чтобы меня оставили в покое, чтобы меня не донимали люди, которых я не люблю, чтобы меня не заставляли делать то, чего мне не хочется. Пожалуй… мне хотелось бы, чтобы вернулись былые дни, а они никогда не вернутся, меня же все время преследуют воспоминания о них и о том, как вокруг меня рухнул мир.

Скарлетт с решительным видом сжала губы. Она прекрасно понимала, о чем он говорил. Само звучание его голоса вызывало к жизни те далекие времена, рождало ноющую боль в сердце. Но с того дня, когда она в отчаянии кинулась на землю в огороде в Двенадцати Дубах и сказала себе: «Я не буду оглядываться назад», она запретила себе думать о прошлом.

— А мне больше нравится сегодняшняя жизнь, — сказала Скарлетт. Но произнесла она это, не глядя на Эшли. — Сейчас столько всего интересного — приемы, разные торжества. Все так пышно. А раньше было так уныло. — (О, эти лениво-неспешные дни и тихие теплые сельские сумерки! Приглушенный женский смех в службах! Какой золотисто-теплой была тогда жизнь, как грела спокойная уверенность, что и завтра будет так же! Да разве можно все это зачеркнуть?) — Мне, право, больше нравится сегодняшняя жизнь, — повторила она, но голос ее при этом дрогнул.

Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взяв Скарлетт за подбородок, он приподнял ее лицо.

— Ах, Скарлетт, как же вы не умеете лгать! Да, конечно, жизнь стала теперь более пышной — в определенном смысле. В том-то вся и беда. В прошлом не было пышности, но дни тогда были окрашены очарованием, они имели свою прелесть, свою медлительную красоту.

Раздираемая противоречивыми чувствами, она опустила глаза. Звук его голоса, прикосновение его руки мягко открывали двери, которые она для себя навсегда заперла. За этими дверями лежала красота былых дней, и грусть и тоска по ним наполнили ее душу. Но Скарлетт знала, что сколько бы красоты ни таилось в прошлом, она в прошлом и должна остаться. Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.

Эшли выпустил ее подбородок, взял ее руки в свои ладони и нежно сжал.

— Помните… — сказал он, и в ее мозгу тотчас предупреждающе зазвенело: «Не оглядывайся назад! Не оглядывайся!»

Но она не обратила на это внимания, увлекаемая волной счастья. Наконец-то она понимала его, наконец-то они одинаково мыслили. Это мгновение было слишком бесценно — нельзя его потерять, какую бы оно ни повлекло за собой боль.