Унесенные ветром

Пока коляска медленно пробиралась по грязным колдобинам главной улицы города, Скарлетт с интересом разглядывала новые здания и новые лица. В толпе на тротуарах мелькали мундиры с нашивками, указывавшими на принадлежность к различным родам войск и различные звания. Узкая улица была сплошь запружена повозками, колясками, кабриолетами, санитарными и армейскими фургонами; мулы с трудом волокли их по разбитым колеям, возницы отчаянно чертыхались. Вестовые в серой форменной одежде носились, разбрызгивая грязь, из одной воинской части в другую, доставляя приказы и депеши; раненые ковыляли на костылях — нередко в сопровождении двух заботливых дам; с учебного плаца, где новобранцев в спешном порядке обучали строевой службе, доносилась дробь барабана, звуки горна, выкрики команды, и у Скарлетт перехватило дыхание, когда она — впервые в жизни — увидела воочию мундиры северян: дядюшка Питер, указав кнутом на группу мрачного вида людей в синих мундирах, шагавших в направлении вокзала в сопровождении отряда конфедератов с винтовками наперевес, сказал, что их ведут, чтобы погрузить в вагоны и отправить в лагерь для военнопленных.

«О! — мысленно воскликнула Скарлетт, впервые со дня памятного барбекю ощутив подлинную радость. — Кажется, мне здесь понравится. Жизнь тут бьет ключом, и все так интересно!»

А жизнь в городе действительно била ключом, и отнюдь не все стороны этой жизни были доступны взору Скарлетт: десятки новых салунов открывались один за другим; следом за войсками в город хлынули толпы проституток, и бордели процветали — к ужасу благочестивых горожан. Все гостиницы, пансионы и частные дома были забиты до отказа приезжими: к раненым, находившимся на излечении в переполненных госпиталях Атланты, родственники стекались отовсюду. Каждую неделю устраивались балы, приемы, благотворительные базары и бесчисленные свадьбы на скорую руку, на военный лад; отпущенные на побывку женихи венчались в светло-серых с золотыми галунами мундирах, невесты — в пышных подвенечных уборах, прорвавших блокаду наряду с шампанским, пенившимся в бокалах, когда поднимались тосты в честь новобрачных; в церквах в проходах между скамьями повсюду торчали сабли, и за венчаньями следовали прощанья и слезы. Всю ночь темные, обсаженные деревьями улицы гудели от топота танцующих ног, а из окон неслись звуки фортепьяно, и мужественные голоса воинов-отпускников, сплетаясь с нежными сопрано, выводили меланхолические напевы: «Горнисты в горн трубят» и «Письмо твое пришло, увы, так поздно», увлажняя слезами волнения юные глаза, еще не познавшие всей глубины истинного горя.

Коляска, увязая в жидкой грязи, катилась по улице, а у Скарлетт, не иссякая ни на мгновение, слетали с языка вопросы, и дядюшка Питер, гордый своей осведомленностью, отвечал на них, тыча то туда, то сюда кнутом.

— Вон там — это арсенал. Да, мэм, у них там винтовки и всякое такое прочее. Нет, мэм, это не лавки, это конторы тех, кто прорывает блокаду. Как, мэм, да неужто вы ничего не знаете про это? Это конторы чужеземцев — они покупают у нас хлопок и везут его морем из Чарльстона и Уилмингтона, а нам привозят порох. Нет, мэм, не знаю я, кто они такие. Мисс Питти говорит — они вроде бы англичане, да только никто ни слова не понимает, что они лопочут. Да, мэм, большой дым, от этой копоти у мисс Питти совсем пропали ее шелковые занавески. Это все от прокатных и литейных цехов. А уж шуму-то от них по ночам — мочи нет! Никому спать не дают! Нет, мэм, смотреть — смотрите, а останавливаться я не могу. Пообещал мисс Питти привезти вас прямехонько домой… Мисс Скарлетт, поклонитесь-ка. Это мисс Мерриуэзер и мисс Элсинг здороваются с вами.

Скарлетт смутно припомнила двух вышеназванных дам: они приезжали на ее свадьбу из Атланты… Кажется, это закадычные подруги мисс Питтипэт. Она поспешно обернулась в ту сторону, куда указывал кнут дядюшки Питера, и поклонилась. Дамы сидели в коляске перед мануфактурным магазином. Хозяин и два приказчика стояли перед ними на тротуаре, держа в руках рулоны хлопчатобумажных тканей. Миссис Мерриуэзер была высокая тучная дама, так исступленно затянутая в корсет, что, казалось, ее бюст, выпирая из корсажа, устремляется вперед, словно нос корабля. Ее черные с проседью волосы обрамляла бахрома безупречно каштановых искусственных локонов, упорно не желавших гармонировать с природным цветом волос, а круглое румяное лицо было хоть и добродушным, но и властным. Миссис Элсинг, худощавая, хрупкая, со следами былой красоты и годами несколько моложе своей спутницы, сохраняла остатки увядающей свежести и горделивую осанку покорительницы сердец.