Унесенные водкой. О пьянстве русских писателей

Ах, нет! Не встрепенется, не поднимет головы писатель, историк — радетель и заступник народа. Холодно и равнодушно смотрит он на то, как море спиртного, изливаясь в мозг и душу людей, «скотинит и зверит» их и сводит раньше времени в могилу, обездоливая семьи, обескровливая, ослабляя государство.

И когда уж настанет он, день нашего прозрения!

Строга и справедлива бывает статистика, и единственную кафедру статистики — она в Москве, в Плехановском институте, — возглавляет мой давний приятель профессор Борис Иванович Искаков, — один из лидеров трезвеннического движения, смелый, благородный человек! Но он со своей кафедрой, считая доходы и расходы, проходит мимо одной важнейшей величины: утраты чести и благородства людьми, потребляющими алкоголь.

В наше время Америка не дала миру ни Драйзера, ни Джека Лондона, в Англии не родился Байрон, во Франции нет ни Флобера, ни Стендаля, ни Мопассана… Россия ждет не дождется Пушкина…

Но, может быть, и здесь не в последнюю очередь виноват алкоголь? Пьем-то мы в двадцать раз больше, чем пили во времена Пушкина. Волга — вон какая ширь и махина, а и то дрогнула, помутнела от стоков, а мозг-то наш — малость какая! — а и на него потоки ядов обрушены. И как еще держится, бедняга? Изнемогает в корчах, судорогах, — и уж многое понимать перестал, не может выдать на-гора ни «Войны и мира», ни «Евгения Онегина», — подчас понять не может: где правое, а где левое, — и всякого проходимца готов над собой поставить. Многое уж утратил, а — ничего, в основе своей устоял. И еще машину умную соорудить может и в космос взлететь… Держится, родимый, хотя уж и с большим трудом! Не совладали с лукавым и глумливым, коварным насмешником Джоном Ячменное зерно. Но верю: придет время, придет оно, желанное, соберемся с силушкой — и Джона одолеем.

Америка уж взялась за него. Пора и для нас приспела.

В дачном поселке мы с Николаем жили рядом, нас разделяли два дома. Я видел, как он погибал — от водки, от пьянства. Написал много книг, вырастил детей, уволился из армии в чине полковника: ему бы жить да жить, а он, закрывшись в кабинете, не писал, а пил. Достанет из-под стола бутылку и украдкой, словно кого опасаясь, наполнит рюмку. И смотрит в окно: тупо, печально. О чем он думает?.. О жене? Он ее недавно похоронил. О книгах, которых не написал, но о которых мечтал в молодости?

Не знаю, но я по давно заведенной привычке иду к нему. Работали в газете военных летчиков «Сталинский сокол», писали свои первые рассказы. И каждый мечтал опубликовать книгу, стать писателем. Журналисты все мечтают о писательстве, но вырваться из газеты удается немногим.

Открываю дверь, опускаюсь в кресло у окна. Он сидит за столом. С пола достает бутылку и где-то там, у ножки стола, наполняет рюмку.

В мою сторону бубнит:

— Тебе не предлагаю. Знаю — не пьешь. Чистоплюй несчастный!

Пьет он трудно, точно давится. И при этом морщится, как от зубной боли.

— Выполнил свою норму? — спрашивает он с нескрываемой досадой, словно укоряя меня за то, что я работаю регулярно, поднимаясь в пять часов и до девяти сижу за столом.

— Да, выполнил.

— А ко мне пришел отдохнуть, развлечься?

— Могу уйти.

— Сиди, да только не мешай и мне выполнять норму.

Некоторое время мы оба молчим, а потом я беру бутылку и выбрасываю ее в окно. Она летит далеко, через дорогу. Николай вздрагивает, ошалело смотрит на меня: такого у нас не было! Хочет что-то сказать, но слов не находит. Себе под нос бурчит:

— Купил на последние деньги, а ты выбросил.

И совсем тихо, и не зло:

— Так не борются… с пьянством.

— А как борются?

— Не знаю, а только не так.

Николай поднимает голову, смотрит в окно. Взгляд его устремлен на заросшую травой клумбу. Когда-то ее обложила белыми камешками жена Николая — Марина, и тут, под окном выращивала розы.

Вдруг ясным и твердым голосом говорит:

— Не сумел ты отвратить от рюмки Марину… Жила бы теперь.

Обхватил руками голову, заплакал.

— Не сумел. Иван. Жила бы…

Я подошел к другу, обнял за плечи. Так мы стояли долго.

— Но ты-то, ты-то… Образумься. Брось пить.

Николай подвинул к себе стопку книг, — их я подобрал ему для чтения. Наверху лежал томик Джека Лондона. Николай раскрыл его, нашел повесть «Джон Ячменное зерно». Сказал:

— Как это страшно, — в сорок лет уйти из жизни! И какой талант!

— Его, как напалм, сожгла водка.

— И ведь понимал, что гибнет. Говорил, что мужики все пьют, а потому они не справятся с алкогольной чумой. Уповал на женщин, но в наше время и женщины пьют.

— Я все-таки надеюсь: человечество одолеет эту напасть.

— Надеешься на новый метод?

— Да, я верю в него.

— В нем одно плохо! — оживился Николай, и в глазах его я заметил огонек прежнего задора. — Надо идти куда-то, слушать этих самых… знатоков метода.

— Можешь и не ходить! — бросал я ему спасительную нить. — Ты же писатель, сильный ум, столько знаний. Возьми вот эту книгу, эту… прочти внимательно. А вот тут форма дневника. Заполни его по пунктам. Прочитай вслух — вон у тебя магнитофон. Запиши на кассету, а потом вечером, на сон грядущий, прослушай, да не один раз… И бутылка отступит. Поверь, старина!