Унесенные за горизонт

В отношении зачетов ― прекрасно! На В.У.! Почему-то популярна и заметна в ВУЗе. Знают почти все по фамилии, я же мало кого. Апатия имеется, честное слово, изгоню. Никуда не хожу. И сейчас ― Тося на вечере, я дома. Так идет с момента нашего переезда сюда. Из литературы ничего не читаю, нет книг. Страшно некогда. Пропадаю в Бюро коллектива. Чувствую, как становлюсь односторонне развитой, но все же на литер, диспуте на тему: «Студенчество в худ. литер.» ― даже доходила до определения искусства и художественной литературы (в выступлении). Однако недостаток литературы весьма ощутителен.

Тебя люблю очень. Часто думаю и фантазирую о нашей будущей встрече. Страшно ждала этого письма. Теперь буду отмечать даты своей посылки и точно высчитывать сроки. Меньше муки. Пиши. Люблю. Целую.

Раиса

Арося ― Тосе (30 дек. 1929)

Тося! Протягиваю Вам руку, жмите ее!

Вы, как видно, прекрасная подруга, всегда готовая своим правдивым словом отстаивать святую правду! Ваше выступление, столь приятное и неожиданное, сердечное и твердое (с подробным изложением курса корабля Вашей жизни), заставило меня искренне смеяться! Честное слово!

Вы выступили, так сказать, в роли тяжелой артиллерии, долженствующей разбить все мои сомнения в отношении нравственной стороны рейса жизненного корабля Раисы. Но даю Вам слово, что не нужно было писать, что я думаю, «...что она якобы забыла учебу, увлекается и ведет любовные интриги...» И что Вы еще этим, т.е. моими мыслями, даже возмущаетесь. Предположим, что я так думаю. Но неужели же Вы думаете, что после Ваших слов я как-то изменю свое мнение?! Ни в коем случае. Вы ведь подруга, на пере которой в данную минуту сидит Раиса. И если бы Вы захотели написать что-нибудь другое, то Раиса уперлась бы ногой (знаете, как правят в саночках), и Ваше перо ничего не могло бы поделать. Но, к слову говоря, я ничего из того, что Вы мне приписываете, никогда не думал.

Теперь ― в отношении программы Вашей жизни. То, что я буду говорить, я буду говорить совершенно серьезно, как высшая объективность, «как Господь Бог из куста на Синайской горе»!

Я думаю, что нужно было бы переставить порядок Ваших «слоев».

Первым должно было бы быть ― любовные дела, затем горячая переписка с Москвой и затем общественная работа. Почему? Да потому, что тогда не будет разрыва теории с практикой.

Нет, нет, не верьте, что я так думаю! Это я просто так ― для слова.

А еще...простите, уважаемая Тося! Никогда и ни в коем случае не буду протестовать в отношении чтения моих писем! Читайте сколько влезет! А если Вам действительно в них что-нибудь нравится, то заучивайте наизусть! И говорите со сна!

Тося, я ужасно любопытный человек. Я обязательно хочу видеть того, с кем я говорю. Опишите себя! Какого Вы роста, какие у Вас волосы, какие у Вас глаза и, главное, какие у Вас нос и губы. Но я Вам заявляю (не говорите об этом Раисе), что нос у Вас должен быть обязательно греческий или -гм, гм ― такой, как у меня, т.е. великолепный. Но я шучу. Нос у меня очень некрасивый. Из самолюбия, конечно, не добавляю, что и все остальное... Замнем этот разговор. (Все зачеркнутое я Вам напишу после, когда мы познакомимся немного поближе).

(Зачеркнута строка).

Жму Вашу, мне почему-то кажется, смуглую руку.

(Роспись)

30/ XII1929 года.

Через 23 дня оболтусу, подписавшему это письмо, исполнится 20 лет. Эх, бежит молодость! А вы говорите, что моя перестановка слоев неправильна и вредна.

Арося ― Рае (30 дек. 1929)

Любимая, милая Кисанька!

За что ты на меня взъелась с этой Надей? Да клянусь бородой Калинина, я ей не показывал ни одного твоего письма! Она спрашивает: ― Пишет Раиса? ― Я говорю: ― Да, иногда. ― Что у ней слышно, как занятия? ― Я говорю: ― О занятиях она не пишет, а пишет о драмкружке, о внезапном упадке духа и т.п. И больше ничего. Истинную правду! Я даже не читал, что она тебе писала, она черкнула свою записку, я вложил ее в конверт, тут же запечатал и бросил в ящик! Меня самого интересует, что она там написала! А то, что она сказала, что ты человек с раскрытой душой, то это факт. За два дня нашего знакомства ты мне рассказала все свои трагедии, а Шпилько ― «мы интересовались рифмой» ― прочла «Щепоткою расцвеченной сирени». Почему я Шпилько такое не написал, а тебе написал?

Откуда я могу знать, что «...тогда ничем, ни кистью и ни словом не передать горячий их испуг...»?

Кисанька, ты наивна, как человек, смотрящий на луну и думающий, что это ее настоящая величина. Давай покончим, если ты ничего не имеешь против, с этим вопросом. Теперь приношу свои глубочайшие извинения за прошлое невероятно глупое письмо.

Теперь дальше. АБСОЛЮТНО никому не читаю и не буду читать твоих писем! Все-таки говорю, что тетя не так уж «взрослая» (ей богу смешно) и ни разу даже скептически не улыбнулась, читая твои письма (она сама пишет такие письма. Я посвящен во многие ее секреты, скрываемые от всех на свете).