Унесенные за горизонт

Целую. Рая.

А ты целуй за меня доченьку.

Думаю о тебе, маленький ― хочу быть около тебя...

7/VIII-35 г.

Рая ― Аросе (12 авг. ― 35 г.)

Аросенька! Милый! Письмо твое доставило мне несколько приятных часов. Оно такое ласковое, милое и веселое, и оно несколько отвлекло меня от тех неприятных переживаний и настроений, которые создает мне в последнее время Профиздат. Получила от Менджерицкой объемистое письмо, из которого можно сделать, конечно, любые выводы, а главный заключается в том, что книга о Кирове чуть-чуть не забракована неким пресловутым Граником, который, от великого ума своего, нашел книгу в конечном счете скучной (любимый метод определения качества материала, распространенный в Профиздате, как видишь). Считая себя, конечно, человеком на уровне, он внес целый ряд предложений в целях исправления книги, а иными словами, он предложил, как я поняла, переделать всю книгу. Самое ужасное во всей этой истории заключается в том, что предложения эти задолго до того, как они были внесены Граником, мной уже были учтены, но воплощение их в жизнь было неудачно, и мы отказались от них. А теперь это преподносится как новое слово, вся работа насмарку ― начинай сначала. Я нахожусь в растрепанных чувствах. Основной вывод, который я сделала,

― хочу немедленно уехать. Сейчас написала об этом Лазарю и др. Жду их решения. Если они согласятся ― 15-го выезжаю из Лен-да. Больше мне здесь делать особенно нечего.

Маленький! Ты не расстраивайся ― я очень хладнокровно отнеслась к событиям. В Профиздате все возможно, а я теперь, прочитав Зощенко «Возвращенная молодость», решила не расстраиваться и ни на что не реагировать. Себе дороже стоит. Я знаю, что я не жалела для этого дела ни здоровья, ни силы, ни времени, ставила под удар мою семейную жизнь, муж грозил мне постоянно жениться вторично, т.к. из-за моих вечных разъездов забыл, что у него есть жена ― и вот результат. Люди начинают просыпаться тогда, когда работа кончена и сделана по их же собственному совету. Нет! К черту! Никаких истерик. Сейчас срочно свертываю свои дела и надеюсь, что ты потерпишь еще дня три-четыре, потом будем мы с тобой в нашей новой светлой и чистой комнатке праздновать медовый месяц. Солнышко! Жди телеграмму ― когда встречать. Детка, как наша дочка, как она питается, есть ли у них масло, яйца, покупаете ли мясо? Маленький, лучше себе в чем-то отказать, чем дочке. Надеюсь, ты понимаешь это, мое ясное, чудное Солнышко. Целую тебя, страшно моя любимая любовь...

Арося ― Рае (2 ноября 1937)

Дорогая Лапка! Как тебе не стыдно упрекать меня в том, что я будто бы нарочно не пишу тебе, не пишу из желания испортить тебе отдых.

Мне кажется, что ты виновна в том, что письма, которые я писал, не дошли к тебе, так как только в последней открытке ты сообщила, очевидно, правильный адрес.

Я писал и в «Новый Афон» и какие-то Псхирцы или Пцырцхи без названия санатория и без номера, так как не знал его.

Надеюсь, теперь ты будешь получать письма аккуратно.

У нас все благополучно. Дети здоровы. Может быть, ты мои предыдущие письма не получила, и на всякий случай сообщаю ― Сонечка ходит в немецкую группу, Эдьке купили кроватку и заветный стульчик.

Ты пишешь, что денег тебе, возможно, не хватит ― это очень плохо, так как я уже здесь сильно задолжал: были расходы, которых мы с тобой не учли. Если действительно денег тебе не хватит, то ты меня заранее уведоми ― я пришлю. Очень скучаем, считаю дни ― когда приедешь. С кем это, позвольте у Вас спросить, Вы там так много ходите? Шучу. Худеть не обязательно, тебе не идет.

Пиши чаще. Крепко, крепко целую. Привет Соне.

Арося 2/XI- 37г

Послесловие внука

Когда случались эти минуты, глаза бабушки загорались, голос обретал силу, а зрители ― на кухне или в гостиной за огромным столом на Песчаной ― невольно отодвигались подальше, давая свободу полным, в детских перевязочках, рукам ― бабушка всегда была человеком широкого жеста. Свои истории ― с зачином, кульминацией, развязкой ― она разыгрывала в лицах, то по-«мхатовски» держа паузу, то форсируя голос до драматического форте. После выступления, насладившись успехом, вдруг, задернув в глазах занавески, замыкалась. Быть может, оставалась в тех далеких, трудных и счастливых временах, которые так мастерски умела превратить в анекдот, а может, сожалела, что снова «паясничала» перед детьми и внуками ― «публикой», которой, как ей казалось в иные минуты, до ее жизни не было никакого дела.

Однако «публика» требовала, чтобы эта «никому не нужная жизнь» легла на бумагу. Тем более что писать бабушка умела ― все-таки десятки лет работы редактором и сценаристом.

Когда начала ― неизвестно. Возможно, некоторые главы, например, история первого замужества, были написаны еще в пятидесятых ― уж больно пожелтелой оказалась бумага. Но в конце 83- го бабушка вышла из «подполья» и завелась на полную катушку: нашла прием, радостно сообщила она.