Заметив солдат, призовая команда мигом присмирела и вернулась на свои места, сделав вид, что не имеет к происходящему никакого отношения. Двое патрульных оттащили Красавчика от капитана, скрутили и утихомирили, врезав ему под дых. Пока тот корчился на полу, Роберт отряхнулся, поправил разорванный ворот рубашки. Рядом О’Нил запрокинул голову, чтобы остановить кровь, текущую из разбитого носа.
– Куда его, капитан? – спросил один из солдат, показывая на Хупера. Роберт ощупал покрасневшую скулу и поморщился:
– Как обычно. Пусть протрезвеет в компании воров и дебоширов, а завтра им займется судья. Этого человека подозревают в убийстве женщины. – Сидящие за столом бывшие пираты испуганно притихли, но капитан о них не забыл и повернулся к хозяину паба: – Что касается его дружков, то отправьте их следом, если еще что-нибудь сломают, разобьют, не заплатят за выпивку или хотя бы повысят голос. И да, вина им больше не наливать. Это приказ.
Он перевел взгляд на друзей – потрепанного штурмана, хмурого лейтенанта – и виновато вздохнул:
– Простите, что так вышло. И – спасибо: без вас мне пришлось бы гораздо хуже.
– Рад помочь, – кивнул Апдайк.
– За вами теперь должок, капитан, – улыбнулся О’Нил, размазывая кровавые потеки под носом. – Расскажите отцу, как я храбро сражался, быть может, тогда меня допустят в приличное общество.
– Непременно, дружище, ведь ты этого достоин. – Роберт хлопнул его по плечу. – Возвращайтесь домой, а я задержусь. Нужно побольше узнать о том, что происходило здесь вчера вечером.
Девочек учат быть настоящими только наедине с собой.
В присутствии других, даже близких, нужно сохранять спокойствие, держать спину ровно и вести себя подобающе. Что бы ни случилось, следует оставаться в маске, быть гордой и сильной снаружи, даже если внутри все переворачивается и беззвучно стонет от боли. Нельзя даже вспоминать о том, что причиняет страдания, чтобы не усугублять их и не делать заметными для окружающих. Но когда вокруг никого нет, можно, наконец, позволить себе снять маску и мысленно встретиться лицом к лицу со своей бедой: обдумать ее, осознать, оплакать…
Кейт зажгла вторую свечу, аккуратно сломала сургучную печать, развернула письмо и пробежала глазами по ровным, красивым строчкам.
Перечитывать она не стала. Просто сунула уголок письма в пламя свечи и подождала, пока материнское благословение не превратится в черные ошметки пепла над бесформенной лужицей расплавленного сургуча. Потом села на край кровати, бессильно уронив голову на руки. Самый близкий, родной человек предал ее. Отец, будь он жив, ни за что не допустил бы этого, и не только из-за своей прямоты и честности: похоже, в семье он был единственным, кто ее действительно любил.
Кейт не могла обвинить свою мать в душевной черствости: она видела, с какой заботой и нежностью та относится к сестрам, как искренне привязана к ним. И не понимала, почему именно к ней Аманда Маккейн всегда была равнодушна. Неужели все дело в том, что она не хотела больше детей? Или в том, что Кэтрин внешне и по характеру была больше похожа на отца? Но разве это повод отталкивать от себя, пусть не особо желанного, но своего собственного ребенка?
Как Кейт ни старалась сдержаться, глаза ее наполнились влагой, которая перелилась через край и заструилась по щекам.
Да, ее дядя всегда был расчетливым и двуличным, но сейчас его вероломство стало для нее настоящим ударом. Да, она избавилась от грозящего ей замужества, но осталась здесь, на краю света, совсем одна. Кроме Мэри, у нее тут нет никого из близких… и, возможно, не будет, если человек, который мог бы стать для нее всем, не захочет что-либо менять.