Унгерн. Демон монгольских степей

Поэтому в дивизионном штабе писаря не задерживались. Их барон менял как в калейдоскопе, стремясь избавиться от бумажной рутины, ругаясь по этому поводу то со штабными чинами атамана Семёнова, то с министрами Забайкальского краевого временного Правительства, пока оно находилось в Чите. Дивизионный штаб как таковой отсутствовал «начисто». Хотя какие-то чины в нём числились.

Из Даурии барон Унгерн порой вмешивался в правительственные дела, вершившиеся в краевой столице. Этому способствовало положение новоиспечённого генерал-майора семёновских войск: атаман чувствовал себя совершенно независимым от Верховного правителя России адмирала Колчака и раздавал офицерские и генеральские чины на своё усмотрение, не спрашивая «а то разрешена у Омска. То, как Семёнов относился к колчаковским министрам, передалось и командиру Азиатской конной дивизии. Он порой говорил читинским министрам и такое:

   — Мне стало известно, что вы собираетесь печатать краевые бумажные деньги?

   — Да, такое решение уже принято, господин Унгерн.

   — А зачем нам собственные ассигнации?

   — Как зачем. Посмотрите, что в ходу сейчас. Николаевские ассигнации, керенки в миллионах, какие-то Советские рубли. И ещё китайские деньги.

   — Я вам советую делать краевые деньги не из бумаги. Она трётся и рвётся. Легко подделывается фальшивомонетчиками. Их сейчас много по всей России.

   — А из чего вы тогда рекомендуете делать деньги правительству?

   — Из металла, вольфрама.

   — А где нам взять этот вольфрам?

   — На местных забайкальских рудниках.

   — Но для того, чтобы чеканить деньги из металла, нужна специальная машина.

   — Я вам выпишу такую машину для чеканки монет из Японии. А правительство её оплатит.

   — Но тогда нужно на заседании правительства утвердить рисунок новых краевых денег в виде монет.

   — Не надо ничего утверждать. Я вам лично нарисую деньги. И попрошу атамана Семёнова утвердить мои эскизы. После этого правительство может печатать наши деньги...

Однако «приложить» свою руку к казначейству барону не удалось, и современные нумизматы оказались «обделёнными». «Семёновой», тем более монет из вольфрама с рисунками барона Унгерна-Штернберга, в их коллекциях нет.

За время пребывания в Даурии Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг резко изменился как личность. Старые знакомые ему удивлялись немало. Во-первых, он стал абсолютным трезвенником. Этим даурский комендант отличался от атамана Семёнова, большого любителя шумных и обильных застолий. Во-вторых, в нём всё чаще и чаще стал проявляться инстинкт по-азиатски жестокого человека. Когда заходила речь о воинской дисциплине, то барон говорил всем давно известные слова:

   — Я сторонник палочной дисциплины. Как прусский король Фридрих Великий и как всероссийский государь-самодержец Николай Первый...

За любые провинности, если они не карались смертью, унгерновцы наказывались палками. Роль палачей исполняли китайцы-хунхузы из экзекуционной команды. Свои берёзовые палки они называли «бамбуками». Барон Унгерн в таких случаях спрашивал подчинённых:

   — Вы знаете, за что судили эстляндского помещика в семнадцатом веке?

   — Никак нет, ваше благородие.

   — Помещика в Эстляндии, откуда идёт мой баронский род, судили за то, что он давал своему крепостному мужику больше тридцати палок. В дивизии провинившиеся получают не больше двухсот. Заметьте это.

   — Почему не более двухсот, ваше благородие, смею спросить?

   — Потому что двести ударов бамбуком есть порог смерти, уважаемые. Такого наказуемого расстреливать не надо. Мои китайцы своё дело знают...

Действительно, смертные приговоры в Даурии, не считая последних дней, выносились редко. Даже дезертиры обычно отделывались в унгерновских приказах обыкновенной поркой. Но какой!

В Даурии, отрезанной от всего мира, личный состав Азиатской конной дивизии стал «заложником» у барона Унгерна. Именно он был здесь законодателем и мерилом «добра и зла». Многие, знавшие его лично в Гражданской войне, писали, что в Даурии жил «маньяк», который «из-за жестокости войны с большевиками» стихийно шёл на крайние меры в наказаниях людей.

Семёновский генерал превзошёл в порках и короля Фридриха Великого, и императора Николая I. Те никогда не пороли своих офицеров, а вот барон порол. И мог своим приказом разжаловать в рядовые(!).

Унгерн мог наказать подчинённого и так. Однажды он приказал утопить офицера за то, что при переправе через реку были подмочены запасы муки, за которые тот отвечал. Или заставил интенданта на глазах у всех съесть всю пробу недоброкачественного сена. При этом барон говорил о своей справедливости.

Семёновские контрразведчики, в том числе и на станции Даурия, применяли так называемые «китайские казни». Одна из них заключалась в следующем. Арестованного привязывали к столу. На его голый живот выпускали живую крысу, которая накрывалась печным чугуном. По днищу чугунка палкой лупили до тех пор, пока обезумевшая от грохота крыса не вгрызалась человеку во внутренности. Это была пытка (или казнь) из профессионального арсенала китайских палачей.