Унгерн. Демон монгольских степей

А я думал, что красный разъезд. Подбежал к монголам и сказал, чтобы они собрали человек двадцать. Они вернулись и коня привели мне. Я сел и поехал, а войска уже не было на старом месте. Это мне показалось очень подозрительным. Я встретил казака и спросил, что он делает. Он сказал:

   — Я должен палатки собрать.

   — А где войско?

   — Дальше уходит.

Я проехал вёрст десять и вижу: одна сотня стоит лицом ко мне. Я всё ещё думал, где-нибудь красные. Я спросил:

   — А много красных?

   — Не знаем.

Я поехал дальше, к артиллерии. Они стояли резервом. Я подъехал к Дмитриеву, командующему артиллерией, спросил:

   — Кто приказал двигаться?

Он сказал:

   — Приказ из вашего штаба.

   — А кто посыльный?

   — Не знаю.

Я поехал дальше, к 4-му полку, сказал, что на восток идти нельзя, что там будет голод, надо идти на запад. Когда я ехал мимо пулемётной команды, мне сказали, что офицеров нет. Это мне показалось странным. А когда я проехал весь полк, где раненые были, — ночью это было, слышу, стали стрелять. Я опять думал — разъезд. Проехал мимо. Вижу, пули все около меня.

Тогда я понял, в чём дело, и поехал к монголам, но в ночной темноте я проскочил. Они огней не держали. В это время стало рассветать, я поехал к ним, а они ушли тоже, на запад. Я подъехал к князю и говорю, что войско плохое. Он говорит, что русские все вообще — плохой народ…»

Теперь у семёновского генерала и монгольского цин-вана в подчинении осталось войско силой в один монгольский дивизион князя Сундуй-гуна. Но подчинение не означало верности. Только мистических страх цэриков перед Богом Войны их степного мира не позволял им оставить барона и уйти домой. Унгерн решил рискнуть подавить мятеж в дивизии руками своих телохранителей. Он стал уговаривать Сундуй-гуна:

   — Князь, ты всегда был верен мне и Богдо-гэгену. Могу я положиться на тебя и твоих цэриков?

   — Да, господин цин-ван.

   — Надо пойти по следу мятежников и в удобный момент напасть на них.

   — Но разве может один дивизион заставить повиноваться целую дивизию из четырёх полков? У нас и пулемётов нет.

   — Может. Только для этого надо перебить заговорщиков из числа колчаковских офицеров. Сундуй-гун, ты должен повиноваться мне. Ты — ван, а я цин-ван.

   — Слушаюсь, господин цин-ван.

   — Веди монгольский дивизион по следам моего войска...

Цэрики повиновались приказу. Дивизион двинулся в ночи вслед ушедшей на восток мятежной Азиатской конной дивизии. Барон скакал впереди, за проводником. Он не видел и не слышал, как князь Сундуй-гун о чём-то разговаривал со своими воинами. Они то подъезжали к нему, то отъезжали, уступая место другим.

   — Надо связать барона. Он ведёт нас к беде. Духи степей за нас.

   — Ван. Мы сделаем так, как ты прикажешь. Но мы боимся кары духов.

   — Не бойтесь. Мы не прольём ни капли его крови...

Так в считанный час против демона монгольских степей вызрел ещё один мятеж в его последнем войске. Но никто из цэриков даже и не помышлял об убийстве Цаган-Бурхана — их живого Цаган-Бурхана, Бога Войны.

Телохранители решили «сдать» его живым и невредимым противной стороне. Им было всё равно, кто это будет — или красные монголы Сухэ-Батора, или советские отряды, которые вели поиск белогвардейцев в приграничье. За белого генерала они могли получить прощенье. И безбоязненно вернуться к семьям.

Мятеж Азиатской конной дивизии, не пожелавшей идти вслед за своим командиром в призрачный Тибет, обернулся крахом всех жизненных помыслов Унгерна фон Штернберга, Теперь у него оставался один-единственный козырь — выпестованный им Монгольский дивизион.