Уничтожь меня

она хочет быть со мной, но считает это невозможным.

Я никогда не предполагал, что ее вновь обретенное счастье было благодаря Кенту.

Провожу здоровой рукой по лицу, прикрывая рот. То, что я сказал ей.

Глубокий вдох.

То, как я коснулся ее.

Моя челюсть сжимается.

Если бы это было только сексуальным влечением, я уверен, что не страдал бы от

невыносимого унижения. Но я хотел больше, чем просто ее тело.

И вдруг я умоляю свой разум представить стены, и ничего кроме них. Стены. Белые

стены. Блоки бетона. Пустые комнаты. Открытое пространство.

Я строю стены, пока они не рушатся, а после на их месте возвожу новые. Я строю и

строю, остаюсь неподвижным, пока мой рассудок не проясняется, очищается, оставляя

только небольшую белую комнатку. Лишь одна лампа, свисающая с потолка.

Чистая. Нетронутая. Безмятежная.

Я моргаю, когда весь потолок катастрофически давит на тот мир, что я построил, а

страх подкатывает к горлу, не позволяя сглотнуть. Я толкаю стены, делая пространство в

комнате шире, чтобы иметь возможность, наконец, дышать. Пока я не в состоянии стоять.

Иногда я жалею, что не могу выйти за пределы себя самого, хотя бы на короткое

время. Хочу оставить это изношенное тело позади, но слишком много целей, слишком

велик их вес. Эта жизнь – все, что у меня осталось. И я понимаю, что не буду рад

собственному отражению в зеркале.

Я противен самому себе. Я должен покинуть эту комнату как можно скорее, иначе мои

мысли ополчаться против меня. Я принимаю поспешное решение и впервые не обращаю

внимания на то, во что одет. Натягиваю свежую пару брюк, но брезгую рубашкой.

Продевая здоровую руку через рукав пиджака, а на второе плечо просто накидываю. Я

выгляжу смешно, но подумаю об этом уже завтра.

Для начала мне нужно покинуть эту комнату.

Глава 3

Дэлалью единственный здесь, кто не испытывает ненависть ко мне.

Он по-прежнему съеживается от страха в моем присутствии, однако не заинтересован

в моем свержении. Я чувствую это, хотя и не понимаю. Он, скорее всего, единственный

человек в этом здании, кто рад тому, что я не умер.

Я придерживаю руку, чтобы держать солдат подальше, которые рвутся вперед, когда я

открываю дверь. Это затрачивает большое количество концентрации, чтобы

предотвратить дрожь в пальцах, а затем я стираю небольшой блеск пота со лба. Момент

слабости недопустим. Этих людей не волнует моя безопасность; они только хотят быть

ближе к зрелищу, которым я стал. Они хотят увидеть трещины в моем здравомыслии, но у

меня нет ни малейшего желания показывать это.

Вести их вперед – в этом заключается моя работа.

В меня стреляли, но это не смертельно. Есть вещи, которыми управляют; и я буду

управлять ими.

Об этой ране забудут.

Ее имя не будет произнесено.

Мои пальцы сжимаются и разжимаются, пока я направляюсь к комнате L. Я никогда

раньше не задумывался, насколько длинные эти коридоры и сколько помещается в них

солдат. Ни передышки от любопытных взглядов, в которых читается разочарование тем,

что я не умер. Я даже могу не смотреть в них, чтобы узнать, о чем они думают. Но зная то,

что они чувствуют, я ощущаю решительность к жизни, стремление прожить долгую

жизнь.

Я никому не позволю наслаждаться своей смертью.

- Нет. – Уже в четвертый раз я отмахиваюсь от чая и кофе. – Я не пью кофеин,

Дэлалью. Почему ты всегда настаиваешь на этом при подаче моей еды?

- Полагаю, что надеюсь, что Вы измените свое решение, сэр.

Я поднимаю глаза. Дэлалью улыбается своей странной, дрожащей улыбкой. Я не

совсем уверен, но думаю, что он пошутил.

- Почему? - Я тянусь за куском хлеба. – Я вполне способен держать глаза открытыми.

Только идиот надеется на энергию бобов или листьев, чтобы бодрствовать в течение дня.

Дэлалью больше не улыбается.

- Да, - говорит он. – Конечно, сэр. – И смотрит вниз на свою еду. Я наблюдаю, как его

пальцы отталкивают чашку с кофе.

Я бросаю хлеб в свою тарелку.

- Это мое мнение, - обращаюсь я к нему, на этот раз спокойно, - ты не должен так

легко отказываться от собственного мнения. Предъяви свои убеждения. Аргументируй все

логически. Даже если я не согласен, ты не должен отказываться.

- Конечно, сэр, - шепчет он. Некоторое время он молчит, а после его пальцы вновь

достигают чашки кофе.

Эх, Дэлалью.

Мне кажется, что он единственный мой путь к общению.

Первоначально он был назначен на этот сектор моим отцом, и с тех пор ему приказано

оставаться здесь, пока он еще в состоянии выполнять свои обязанности. И хотя он,

наверное, на сорок пять лет старше меня, все равно настаивает быть под моим

командованием. Я знал лицо Дэлалью еще с детства; часто видел его возле нашего дома,

сидя на многих совещаниях, которые проводились в те годы, когда Восстановление еще

не приняло меня.

Было множество встреч в моем доме.

Мой отец всегда планировал такие беседы, такие обсуждения, частью которых мне не

разрешалось быть. Члены этих заседаний сейчас стоят в правлении мира, и когда я