Уничтожить Израиль

Принесли плов. Гордов ожидал, что еду подадут в тарелках, разделенную на равные порции, но ошибся. Чайханщик, пылая жаром красного лица, в белой рубахе и панталонах до колен, подпоясанный белым кушаком, на правой руке, поднятой над плечом, нес огромное фаянсовое блюдо, на котором лежала горка, нет, не горка, а скорее гора риса, янтарного, дымившегося ароматами специй. Такого количества еды хватило бы на то, чтобы утолить голод, по меньшей мере, пяти едоков.

— Это нам? — задал вопрос Гордов с тайной надеждой услыхать, что нет, конечно же, не для них двоих.

— Мало? — спросил Умит, и тревога послышалась в его вопросе: восточное гостеприимство не позволяет оставить гостя голодным.

— Что ты! Много! — поспешил объяснить свои сомнения Гордов. Он похлопал себя по животу. — Лопнет.

— Ха! — засмеялся Умит довольно. Сообщение, что пищи много, сделанное гостем, услаждало слух хозяина, который не ударил в грязь лицом.

— Ты знаешь разницу между животом и бочкой? — Умит задал вопрос и тут же сам на него ответил: — Чтобы бочка не лопнула, на ее бока набивают железные обручи. Чтобы не лопнул живот, достаточно распустить ремень.

Он потянулся к кейсу, который лежал рядом с ним на ковре помоста, открыл крышку и вынул бутылку коньяка. Пояснил:

— Здесь пить не положено.

Гордову дуть коньяк в такую жару совсем не хотелось, и он с облегчением предложил:

— Если нельзя, может, и не будем?

— Надо, — сказал Умит. — Сюда и ходят для того, чтобы бацнуть стакашечку.

Нурисламов, прекрасно знавший русский, любил иногда вставить в разговор редкое слово или выражение. Гордов улыбнулся. «Бацнуть стакашечку» не часто говорят даже русские.

— Видишь тех, что сидят у окна? Приглядись внимательно. С кем-то из них, скорее всего, тебе придется ехать в поезде. Слева с конячьей физиономией… Я правильно сказал «с конячьей»?

— Точнее, если сказать «с лошадиной». Я на него сразу обратил внимание.

— Он у них главный. Абдужабар Хакимов. Слева от него Усман Рахимов. Милиционер, между прочим. Имеет разрешение на ношение оружия. Справа — Алим Темирбашев. Мастер спорта по карате.

— А кто этот русский?

Умит взял пиалушку, морщась, сквозь зубы, выцедил водку. Посопел, снял с блюда стручок красного перца и стал сосредоточенно жевать.

Гордов последовал его примеру, но едва надкусил стручок, чуть не задохнулся от жаркой горечи. Перец оказался свирепым.

— Так кто он? — повторил вопрос Гордов.

— Не знаю, — Умит сказал и тут же поправился. — Пока не знаю.

Признаваться в некомпетентности ему не хотелось, тем более что появление незнакомого русского, впервые объявившегося в городе, уже было замечено и были приняты меры, чтобы за ним проследить. Удалось установить совсем немногое. Агент, водивший его по городу, доложил только об одном: если на русского не смотреть, то отличить его от узбека нет никакой возможности. Русский говорил без какого-либо акцента, при этом, как определил топтун, язык им усвоен не в учебном заведении, а в долгом непосредственном пребывании в национальной языковой среде.

Подозрительных встреч у русского в то время, когда он находился под наблюдением, не было, разговоры, которые он заводил с прохожими, интереса не представляли. Однако на базаре в толчее овощных рядов наружник потерял сопровождаемого. И вот русский оказался в чайхане в компании людей, которые и были объектом пристального внимания службы Умита. Вот почему он и сказал:

— Пока…

Умит поднял руку и громко щелкнул пальцами. Было похоже, что он пытается привлечь внимание чайханщика, поскольку тот стоял к ним спиной, но сигнал не сработал, и чайханщик не повернулся. Тем не менее Умит сказал:

— Все в порядке. Снимки будут.

Кто принял команду Умита, Гордов не заметил.

Гордов сел в московский поезд на степной узловой станции, пыльной и вонючей. Здесь царствовало запустение. Мусорные урны вдоль облупленной стены вокзала были переполнены отбросами.

Асфальт на перроне ощеривался выбоинами, которые, должно быть, никто не собирался заделывать. Но главным наказанием были мухи. Они летали огромными темными стаями, нахально лезли в глаза и уши, не боялись рук, которыми от них отмахивались.

Чтобы не мучиться, Гордов и вышел на платформу, которую со всех сторон продувал горячий ветер, поднимавший тучи пыли.

На вокзале, в последний раз пожав руку Гордову, Нурисламов вдруг спохватился и достал из кармана пакет из серой оберточной бумаги.

— Здесь бухарские фотографии. Возьми, может, пригодятся. Да, еще того русского, которого мы видели в чайхане в Бухаре, зовут Андрей. Он человек мутный, но наркотиками не занимается. Его видели в обществе ребят из ИДУ.

— Не понял.

— ИДУ, это всего-навсего Исламское движение Узбекистана. Организация воинствующих исламистов. Но это уже не по нашей линии. Ими занимается безопасность.

— Боевик?

— Нет, в этом не замечен. Скорее всего, случайный знакомый крутых ребят.

— Для меня главное, что за ним нет наркоты.

— И все же, ты к нему приглядись.

Гордов вошел в купе. Было душно, пахло табачным дымом и хлорамином. Трое попутчиков встретили его настороженными взглядами.