Уникум (Язык мой - враг мой)

- Какие там страсти кипят! - обрадованно вскричала Ирочка.

- Тише! Девочки идут, - вполголоса проворчал Славка, очевидно обращаясь к Мирону.

- Чего вы там не поделили, забияки? - с напускной беззаботностью полюбопытствовал Генрих.

- Да ничего, мы уже разобрались, - поспешно ответил Ярослав. - А вы купаться? Давайте поторапливайтесь, а то куры обуглятся.

- Мы быстренько, только окунемся - и назад, - пообещала Ирочка.

Славка с Мироном поднялись в лагерь. Ребята обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Мирон в беседе участия не принимал и даже на прямо обращенный к нему вопрос одного из Славок ответить не соизволил. "Да, не похоже, что нам удастся утаить инцидент от Генриха, - тоскливо подумала я. Одна надежда, что девицы помогут".

Вскоре с плато донесся голос Нинки:

- Где вы были, Мирон? Я вас повсюду искала.

Ее благоверный пробормотал в ответ что-то неразборчивое и явно не слишком любезное. Прошка поспешил вмешаться, попросив Нину помочь ему "сервировать" стол.

Минут через десять вернулись купальщики, и я поняла, что пора спускаться. Будь что будет!

Доживи я и до ста лет, едва ли мне когда-нибудь выпадет еще один такой тягостный и безрадостный вечер. Ни я, ни Мирон ни разу не раскрыли рта. Не знаю, из каких соображений молчал он, я же боялась, что любая моя фраза может подействовать на него, как красная тряпка на быка. Марк и Леша держались скованно, на вопросы отвечали односложно, в беседу не вступали. Славки честно старались поднять настроение за столом, но притворщики из них никудышные, и их героические усилия особым успехом не увенчались. Так что за всех отдувался Прошка. Стоило возникнуть малейшей заминке в разговоре, как он, опасаясь, что пауза может затянуться и всеобщее напряжение бросится Генриху в глаза, грудью бросался на амбразуру. Мало-помалу вино и Прошкино красноречие несколько разрядили атмосферу. Ирочка и Татьяна оживились и включились в общий разговор. Генрих, почуявший было неладное, заметно повеселел и, взяв шампур, заметил, обращаясь к Мирону:

- А зря, зря, батенька, вы курятиной-то брезгаете. Может, скоро в магазинах и ее не будет.

- Как? Почему? - испугался Прошка.

- А недавно в газете прописали: едет "мерседес" по шоссе, а по дороге курица бежит. Водитель понял, что не успеет притормозить, а она как припустит, только пыль столбом. Разобрал водителя азарт, нажал он на акселератор, помчался за несчастной птицей. Спидометр показывает сто, сто пятьдесят, двести километров в час - никакого толку, курица так и бежит впереди. Потом юркнула в какие-то ворота. Водитель "мерседеса" остановился, читает вывеску: "Птицеферма имени 20-летия Десятой пятилетки". Подошел он к воротам и спрашивает старичка сторожа: "Это ваша курица только что промчалась?" - "Знамо дело, чья ж еще?" "М-да, такую и борзыми не затравишь". - "Дак новую породу у нас вывели, с ногами толстыми, чтоб американцев переплюнуть". - "Ну и как они на вкус лучше американских?" - "Дак хто ж их знаить? Ведь не угонисся".

- Ладно, уговорил, - проворчал Мирон. - Раз уж последние из могикан...

Возможно, вечер и удалось бы спаcти, если бы не Нинка. Наверное, дурное настроение Мирона, сыгравшее роль запала в нашей последней ссоре, было вызвано более ранним семейным конфликтом. Во всяком случае, Нинка тоже вела себя странно. Она ни с того ни с сего вдруг начала цепляться к Ирочке с Татьяной, и после одной ее реплики, почти грубости, Татьяна замолчала и больше участия в беседе не принимала. Ирочка еще немного пощебетала, но в конце концов и до нее дошло, что ей попросту хамят. Она хотела было возмутиться, но, видно, Славка наступил ей под столом на ногу, потому что она вдруг умолкла на полуслове. Теперь уже никакие ухищрения не могли скрыть недостатка веселья в компании. Наше застолье стало поразительно напоминать поминки. Мирон молча наливался вином и мрачнел все больше, хотя, казалось бы, дальше некуда.

Взрыв произошел опять-таки по вине Нинки. В наступившей тишине вдруг громко и ясно прозвучал ее ядовитый вопрос:

- Мирон, ты не мог бы есть, не капая жиром на рубашку?

Мирон вскочил и без единого слова умчался прочь.

- Мирон! - позвала обескураженная Нинка.

- Да иди ты... - донеслось из темноты.

Все разом заговорили, пытаясь замять неприятную сцену. Теперь, когда монументальная фигура Мирона перестала подавлять присутствующих, говорить стало не в пример легче. Нас словно прорвало. Перебивая друг друга, мы начали нести всякую чушь и подняли невообразимый галдеж. Искусственное веселье забило ключом. Я сходила в палатку и принесла свечи. Генрих поставил на костре чай, Прошка исчез минут на двадцать и, порывшись в своих загашниках, вернулся с пакетом конфет, которые все общество приветствовало радостными воплями. Марк принес фонарики, и все по очереди потянулись в кусты отдать дань природе.

Мы вдруг как-то разом захмелели. Сковывавшее меня напряжение растаяло и сменилось бесшабашной удалью. Я громко смеялась, жестикулировала, как сумасшедшая, и все пыталась подбить собутыльников на какую-нибудь авантюрную выходку.