Уникум Потеряева

Правда, запоздалый: в первые двое суток никто даже и не поинтересовался, что же это за человек лежит в реанимационной палате, не приходя в сознание; милиция нехотя записала объяснения шофера и грузчика, причем с уклоном: а не вы ли-де сами, ребятки, подстрелили клиента? Вынесли постановление об экспертизе. И лежать бы ему так, неопознанному, не возникни в больнице паренек из местной газеты, и не поинтересуйся: вот же здесь у вас находится господин, подобранный на дороге с огнестрельными ранениями, надо дать хотя бы информацию, а для этого требуется установить личность. Нашли грязную, окровавленную одежду, извлекли паспорт, права… Журналист с ходу усек суть, и тут же связался с областными газетчиками, те ахнули: сенсация! И уже на другой день в Малое Вмцыно прилетела оперативно-следственная бригада из области, расследовать нападение на знаменитого земляка. От таких бригад много пыли, да мало толку. Что они установили? Ну, калибр пуль, то-се. Так под них еще надо найти, подогнать ствол! Вот тут-то вся и сложность. Много ли оружия на учете? А сколько его вообще ходит по рукам? Усвойте разницу. Дальше. Выявили три легковых машины, проехавших мимо раненого Кошкодоева и не остановившихся. С ними понятно: не заметили, мо, думали, что пьяный, или даже что отдыхает человек… Лишь один сказал, что ему попался навстречу «мерседес»- шестисотка. Люди с грузовика тоже видели его, минут за двадцать до того, как подъехали к месту преступления. Значит, несколько свидетелей все-таки есть. И — что же с того? Хоть ты что с ними делай, хоть какие применяй методики и тактики допросов, главного — кто сидел в машине? — они все равно не скажут. Просто не видели, за затемненными стеклами. И если бы даже они не были затемнены — поди вспомни, кто сидел за рулем машины, промчавшейся навстречу три дня назад! На «мерседес» дали, конечно, ориентировку — но люди-то были уже ученые, и прекрасно знали, что эти «колеса» не всплывут, разве что где-нибудь в ближнем зарубежье, куда русскому сыщику давно запрещен и вход, и въезд. Так что все эти набеги ретивых ребят, осмотры, протоколы, расспросы-допросы, экспертизы — можно было представить лишь как спектакль с заранее прописанным финалом.

И Вадим Ильич, очнувшись, тоже покорно играл в нем свою роль, давая показания, подписывая постановления о признании потерпевшим и гражданским истцом: люди работают, что же их огорчать! Хотя в столице давно уже водил дружбу с работниками различных органов, и на ее основе мог твердо утверждать: здесь полная безнадега. Ну и что же, что видел своих убийц в лицо, и даже перекинулся парой слов? Обыкновенные ребята, свинобыки и свинобыки. Да разве можно теперь и полагаться-то на его показания, после психичской травмы, которую перенес! Лично он совсем не уверен, что смог бы их опознать. У него же нет профессиональной памяти, он воспринимает людей общо, без деталей.

Пропала машина. Хорошо, что вместе с нею не пропала и жизнь.

И внимания, и почтения оказано было преизрядно: звонили из областной администрации, из канцелярии губернатора, из редакций, а уж сколько перебывало местного начальства — несть числа! Его давно бы перевезли на вертолете в Емелинск, — но санавиация сидела без топлива, а отправлять машиной — был еще риск, решили не спешить. Да и он сам не торопился уезжать из этой больницы.

Какой смысл? Еще неизвестно, где лучше лечат. Самое главное — без лекарств он теперь не останется, и районная медицина знает, чем рискует при неблагоприятных вариантах. Тихо, свежо, невысоко, пахнет скудною больничной кухней… Жена уехала. Здорово, конечно, что сумели известить ее: она все поняла хотя бы, удостоверилась, уяснила, все возьмет теперь в свои руки, да так, что можно быть уверенным: сбоев не будет. И должно проконтролирует решение: на то она и есть женщина тонкого и твердого ума. Вот только у сына, по ее словам, не очень удачно идут дела в зоопарке: не все животные положительно реагируют, когда с ними пытаются совершить акт копуляции, некоторые так прямо агрессивны. Что делать, Вадик? Может быть, перекинуть его на другую тематику? Кошкодоев тяжело дышал; пузырьки и колбочки потели, чуть слышно чвякал раствор. Входила сестра, говорила: «Ну хватит, хватит, ступайте, не видите — больной волнуется…».