Уникум Потеряева

— Вон, видишь ту березу? Под ней Опутя с Сивым закопали вывезенные из твоего подвала тела Зои и Васи. Закопали и закрыли дерном. А тебя я и хоронить не стану. Больно много чести. Тебе — только осина, проклятое дерево, на нем Иуда повесился. Мы, когда Опутю сюда на показ возили, две осинки приглядели, подготовили. Осталось только привязать тебя к одной за левую, к другой — за правую ногу, и веревку обрезать, которой мы верхушки связали. Такая вот тебе, значит, выходит судьба.

— Нет, погоди! Ты по закону должен! Ты по закону делай! — заходился авторитет.

— Так а я разве ж не по закону?

— По какому закону?! У-у, п-падла-а!!! Плебей, ш-шлак!..

— Хорошо, — Урябьев сел на пенек. — Вот ты называешься: вор в законе. Что это за закон? Кто его писал, кто утверждал?

— Ч-честные… честные воры…

— Выходит, значит, так: у вас, честных воров, против честных людей закон есть. А у них против вас — нету! Государственный — не в счет, он не всегда срабатывает. Ну, так уж позвольте тогда и мне против вас по своему честному закону поступать…

Минут десять спустя Федор Иваныч, не обращая больше внимания на скрытые в верхушках осин останки тайного городского правителя, уже сидел на толстой березовой ветке, подвязывая веревку.

— Простите меня, ребята, — бормотал он. — Не уберег… не уберег я вас, старый пень. Вместе… вместе с вами хочу быть. Никто мне боле не нужен. Вместе… вместе успокоимся…

Вова Поепаев ушел на службу, не дождавшись его. В обед он отлучился, вскрыл оставленным ключом тихую избу, прошел в комнату хозяина. Там на письменном столе лежал конверт с четкой надписью: «Прапорщику Поепаеву В. Г.». Он вынул оттуда листок.

«Вова, друг мой дорогой! Как ни печально, но больше мы с тобой на этом свете не увидимся. Такое мое решение. Наследников достойных у меня нет, поэтому дом и все имущество завещаю тебе. Об одном прошу: перехорони нас на кладбище, в хорошее место, и поставь красивый памятник, один на троих, с фотокарточками и именами. И навещай нас. Я буду чувствовать, когда ты придешь».

— Лады! — Поепаев стукнул кулаком. — Сделаем.

«У нотариуса я все оформил, акт найдешь в столе. И вот еще чего: ты помнишь, что нес этот хреноплет насчет картины, ведущей к кладу? Мне кажется, я разобрался, в чем там дело. Бумаги я подобрал, они в красной папке, ты глянь на досуге. Будь здоров, и пей поменьше. Ментов не трогай, хватит крови. У них тоже жизнь нелегкая».

— Ладно, — сказал Вова. — Сделаем.

ИГРЫ СУРОВЫХ МУЖЧИН

Крячкин встретил около магазина Ивана Носкова: тот вывалился оттуда с мешком, полным консервов и кульков с крупою.

— Привет помещикам, феодалам!

— Привет кулачкам, неистребимое вы племя!

— Кланяйся своим, увидишь наших-то!

— А тебе гладенькой дорожки, нырков да раскатов!

Фермер крутил уже стартер своей развалюхи, когда Петр Егорыч приблизился к кабине и протянул районную газетку, развернутую на четвертой полосе. Там красовался большой портрет видного предпринимателя Дмитрия Рататуенко и некролог, подписанный уважаемыми людьми.

Иван прекратил мучить мотор и впился в скорбные строки.

— Вона как! — наконец сказал он. — Прибрал Бог голубчика. Надо бы обмыть это дело.

— Дак ведь я што и говорю! — воскликнул Крячкин. — Пойдем-ко ко мне, родной, усидим бутылку.

— Вопше-то я не пью, — фермер сглотнул. — Так, к слову вырвалось. Надо ехать, вопше-то. Куды потом спьяну покатишь, по эким-то дорогам?

— Дак мы ведь закусим. Не бойся, до своей усадьбы как-нибудь догребешь, в тех краях ГАИ сроду не показывалось, за всю свою историю. Вылазь, говорю! Есть у меня к тебе еще и маленькое дельце.

— Дельце, дельце… девку отдавайте! Где ее твой чучмек прячет?

— Да где он ее может прятать, кроме койки! У него ведь тут своего-то ничего нет. Одно слово — батрак!..

Бутылку они усидели быстро, и закосели совсем несильно: так лишь, для порядка — покраснели рожи, да жесты стали более раскованными.

— Помер Максим — и хрен с ним! — толковал Носков. — Собаке — собачья смерть!

— Видать, здорово он тебя достал! — заметил хозяин.

— Да уж достал. Наехали три мордоворота: плати, мо, за спокойную жизнь! А то сожгем все к хренам. Эта земля, мо, по жизни наша. По какой такой жизни? Вот тебе и свободное земледельство: с одной стороны государство по кумполу лупит, аж крючит его, что бы еще вытянуть? — с другой свои же мужички все расправы готовят да пакостят, с третьей — это хмырье… Давай, мо, десять процентов с доходов, или же скотиной откупайся! «Ребята, — говорю, — обождите хоть маненько: ведь я еще и на ноги толком не встал. В ноябре подъезжайте, когда бабки подобью! Как-нибудь, даст Бог, рассчитаюсь…».

— Ну и чего? Избили?

— Да не! Выслушали спокойно. А потом: мы-де таких вопросов не решаем, надо боссу доложиться. Уехали… не видел больше их. Может, теперь уж и не увижу? Может, они тоже следом за хозяином свалили?

— Даже наверняка! — заверил его Петр Егорыч. — Только ты вот что знай, друг мой ситный: это твоих проблем не убавит. Платить-то все равно придется. И те же десять процентов.

— Кому?!!

— Мне.

— Это с каких же таких хренов?!