Уникум Потеряева

Затем, собравшись, оба вышли из дома. Дочь сразу обогнала отца, делая вид, что страшно торопится. Он усмехнулся ей вслед: ишь, музейщица! Тоже, работница… И зашагал вдоль неширокой улицы, пересекающей всю слободку. Слободка та стояла на взгорке, с нее виден был весь городок. По верным сведениям, известным отставному майору, жили в нем и честные люди, и честные не очень, и совсем нечестные; хитрые и простодушные; вороватые; простофили; «лица судимые», как они числятся по учетам, — но и они были разные: «не имеющие преступных установок» — шофера-аварийщики, растяпы, по вине которых стряслась какая-нибудь беда, мужики-драчуны — да мало ли в законах разных стран статей, поворачивающих человеческую жизнь по правилу: «Не думал, не гадал, а нечаянно попал!» И — убийцы, насильники, воры, грабители, мошенники, вымогатели — это уже совсем другой народ, со своими понятиями. С ними надо безусловно бороться. И садить, садить, садить! Так мыслил всю жизнь суровый милицейский служака. И как ведь хотел отдохнуть, отойти на пенсии от всей этой гадости! А нет — мозг продолжает и продолжает работать в прежнем направлении. Видно, по инерции. Да кто его знает!

И, стоя над проснувшимся райцентром и глядя на то место, где круглилась подмытая теперь прудом и осыпавшаяся в его воды танцплощадка, Федор Иваныч вновь увидал себя в разноцветной толпе, шаркающей подошвами по выщербленным доскам. Какие парни толклись рядом! — друзья, кореша, земели… Как пили! Как дрались под деревьями маленького парка!

А потом — словно буйный жестокий дух дунул на толпу грудящихся среди небольшой площадки юных дрочил и пьяниц. И они унеслись: кто в тюрьму, кто в могилу, кто в некие «высшие сферы», и их стало не достать ни плечом, ни кулаком, ни криком; кто к тихим домашним лежбищам и седалищам.

СТРУКТУРА МОМЕНТА

Известный писатель-детективщик и фантаст Вадим Ильич Кошкодоев распахнул окно в номере, потянулся и сладко пожмурился. Глянул вниз, с четвертого этажа — «Мерс»-шестисотка стоял на месте, целехонький, возле подъезда гостиницы, в ряду машин, таких же чистых, приземистых, рассчитанных на добрые дороги. Впрочем, что удивляться — стоянка была под контролем, и он внес администратору деньги за охрану.

А под окном — самый центр областного города Емелинска: шумит, мельтешит — ах, родная сторонка! Сколь приятно наехать сюда из столичной суматохи.

Хорошее утро. Хотя здесь — тоже дым, загазованность, разная экология… Но опять же — не сравнить с Москвой, там с этими делами вообще полный мрак, только на даче можно отдышаться.

Нет, надо скорее рвать и отсюда. Сегодня не удастся, сейчас — визит в областную секцию партии народно-радикальных реформ, потом — в галерею; не ехать же, на ночь глядя! Но завтра с утра, прямо с самого раннего утра — это обязательно.

Кошкодоев был родом из Малого Вицына, и звал его своей малой родиной. Там в музее целый стенд был отведен знаменитому земляку, автору сценария известного фильма «Час смерти придется уточнить», посвященному работе славных органов, книг «Пленники шестнадцатого океана», «Бросок на аммиаковую звезду», «Плазменная переделка».

Сам он родился там в конце войны: отец, фронтовой лейтенант, приехал в отпуск из госпиталя, расписался с бывшею одноклассницей, пожил сколько-то с нею, и снова отбыл в места боевых действий, и погиб вскоре в Венгрии. Рос полусиротой, — но тогда было много безотцовщины, это не считалось ни позором, ни особенной бедой. Жил у бабушки, тихой и богомольной, — мать со временем притулилась к однорукому вояке-инвалиду, переехала к нему, родила еще ребенка; Вадик существовал на отшибе от той семьи. Нормально учился, водился больше с сосредоточенными, упертыми ребятами, — а в восьмом классе обнаружил вдруг способности к стихотворству! Ходил по школе, расчесывая угри, бормотал, рвал бумагу. После школы, послесарничав год в «Сельхозтехнике», ушел в армию. Вот там-то отцы-замполиты живо приспособили его к делу: взвалили на него «Боевые листки», подключили к дивизионной газете, — и, встречая на своей территории гостей, комполка говорил порою: «А ведь у нас есть и поэт!..»; тотчас ефрейтор Кошкодоев являлся, и начинал читать о березках, «стоящих ракетно», о суровых и нежных комиссарах, о девушках, ждущих солдата… Такая тематика нравилась чинам, и ефрейтору жилось неплохо. Он вступил в партию, — а за полгода до дембеля заявил политработнику, что для поступления в Литинститут ему не хватает кое-каких нюансов в послужном списке. Тут же его назначили комсоргом батальона, скоренько протащили до старшего сержанта. Замполит все многозначительно поглядывал, похмыкивал, разводил турусы, делал намекм, — и добился-таки своего: в самой окружной газете появились стихи солдатского поэта, ст. сержанта Кошкодоева, посвященные капитану Балаболенко — о том, как необходимы бывают порою советскому воину «замполита суровое слово, замполита суровый приказ».