Unitas, или Краткая история туалета

«Мой куоккальский дом, где Есенин провел ночь нашей первой встречи, постигла несколько позже та же участь. В 1918 году, после бегства красной гвардии из Финляндии, я пробрался в Куоккалу (это еще было возможно), чтобы взглянуть на мой дом. Была зима. В горностаевой снеговой пышности торчал на его месте жалкий урод — бревенчатый сруб с развороченной крышей, с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей. Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча, и еще не стерлись пометки углем: 2 арш. 2 верш., 2 арш. 5 верш., 2 арш. 10 верш… Победителем в этом своеобразном чемпионате красногвардейцев оказался пулеметчик Матвей Глушков: он достиг 2 арш. 12 верш. В высоту.

Вырванная с мясом из потолка висячая лампа была втоптана в кучу испражнений. Возле лампы — записка: «Спасибо тебе за лампу, буржуй, хорошо нам светила».

Половицы расщеплены топором, обои сорваны, пробиты пулями, железные кровати сведены смертельной судорогой, голубые сервизы обращены в осколки, металлическая посуда — кастрюли, сковородки, чайники — до верху заполнены испражнениями. Непостижимо обильно испражнялись повсюду: во всех этажах, на полу, на лестницах — сглаживая ступени, на столах, в ящиках столов, на стульях, на матрасах, швыряли кусками испражнений в потолок. Вот еще записка:

«Понюхай нашава гавна ладно ваняит».

В третьем этаже — единственная уцелевшая комната. На двери записка: «Тов. Командир». На столе — ночной горшок с недоеденной гречневой кашей и воткнутой в нее ложкой…»

Нет-нет, советская власть пришла не созидать, как твердила десятилетия коммунистическая пропаганда, а разрушать — и разрушать то, что создавалось вдохновенным многолетним трудом — не врага, нет, а своих же отцов и дедов, своих соплеменников.

Были, впрочем, попытки строить уличные уборные «нового типа». Проект одной из них, под землей (!), в 1920 году разработал знаменитый советский архитектор А. И. Гегелло. Проект не осуществился, как и море других тогдашних проектов.

Советская власть — это неосуществленный проект подземного сортира.

Положение с туалетами в первое десятилетие после прихода к власти большевиков увековечил С. А. Есенин в поэме «Страна негодяев». Вот какие слова от лица новых хозяев жизни произносит герой поэмы с говорящей фамилией Чекистов:

Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что…
Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Страшный и смешной вы народ!
И строили храмы божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.

М. А. Булгаков устами профессора Ф. Ф. Преображенского весьма убедительно разъяснил прискорбную ситуацию на ниве санитарии первых лет советской власти: «Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха». Эти доводы в блестящем исполнении Е. А. Евстигнеева в великолепном одноименном фильме становятся попросту убийственными. Слова эти долгие десятилетия, увы! оставались не услышанными: повесть была написана в 1925 году, а впервые опубликована в 1987-м. А между тем ситуация, характерная для 1925 года, ничуть не изменилась в лучшую сторону и в 1987-м.

Был в стране и поистине уникальный туалет, под Москвой. О нем рассказывает в своих воспоминаниях режиссер А. С. Кончаловский:

«На ночь вместе с дедом мы шли в туалет, один я ходить боялся: крапива, солнце заходит, сосны шумят. Дед усаживался в деревянной будке, я ждал его, отмахиваясь от комаров, он читал мне Пушкина:

Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;
Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.

Это я помню с девяти лет.

Вся фанерная обшивка туалета была исписана автографами — какими автографами! Метнер (либо Николай Карлович, композитор и пианист, либо его брат Александр Карлович, тоже музыкант. — И. Б.), Прокофьев, Пастернак, Сергей Городецкий, Охлопков (Николай Павлович, режиссер и актер. — И. Б.), граф Алексей Алексеевич Игнатьев, Мейерхольд…

Коллекция автографов на фанере сортира росла еще с конца 20-х. Были и рисунки, очень элегантные, без тени похабщины, этому роду настенного творчества свойственной. Были надписи на французском. Метнер написал: «Здесь падают в руины чудеса кухни». Если бы я в те годы понимал, какова истинная цена этой фанеры, я бы ее из стены вырезал, никому ни за что бы не отдал!»