Университетская роща

И в кабинете беспорядок, с дивана постель не убрана, а время уж далеко за полдень.

– Помешал? – спросил он, кивая на рукопись, лежавшую на письменном столе.

– Какое там! – махнул рукой Коржинский. – Да вы садитесь, – он рывком завернул на диване плед.

Крылов сел. А Коржинский молча заходил по комнате. Потом неожиданно остановился, выхватил из бумаг на столе какой-то листок и протянул:

– Прочтите.

Крылов поправил очки, взял бумагу. Лицо его опечалилось. Не читая, он знал, а точнее догадывался о том, что в ней было написано. Вот уже два месяца его друг ждал ответа на свой запрос о переводе в Петербург, и, похоже, нынче этот ответ пришел.

Нехотя, пересиливая себя, он стал читать. Это было действительно официальное уведомление в том, что вопрос с переездом ботаника Коржинского в Северную Пальмиру решен положительно. И уж на будущее вакантное место в Томском университете подобрана подходящая кандидатура – питомец известного ученого Тимирязева приват-доцент Московского университета В.В. Сапожников.

Крылов отложил письмо. Значит, всё решено.

Коржинский нервно закурил.

– Полно мучить себя, – тихо, с состраданием сказал Крылов. – Ехать так ехать. Чего уж… В Петербурге вам будет лучше.

– Правду говорите?! – с жаром прервал его Коржинский и затушил папиросу.

– А когда я вам врал?

– Никогда. – Коржинский ногой подтянул к дивану кресло и сел. – Но я хочу, чтобы вы меня поняли, – он искательно заглянул в глаза Крылову.

– Я понимаю, – ответил тот, пытаясь удержать друга от болезненного для них обоих разговора.

– Нет, вы послушайте! – вспыхнул Коржинский, не принимая всепрощенческого тона. – Я хочу, чтобы вы меня выслушали.

– Ну, хорошо. Я готов.

Коржинский сцепил на коленях длинные пальцы и… замолчал, не в силах отыскать такие слова, которые могли бы объяснить его душевное состояние.

– В Петербурге вам будет лучше, – повторил Крылов, желая помочь ему выбраться из затруднительной паузы. – Вы ученый милостью божьей. Вам солидное поле деятельности надобно.

– Нет, – помотал головой Коржинский. – Не то говорите! Вы заведомо оправдываете меня, а я этого не хочу! Я хочу, чтобы вы, именно вы поняли меня до конца… Четыре года в Сибири… Много этого или мало? Вы как-то сказали, что не замечаете, как летят в Сибири годы. Зима – лето… А я замечал, ох как замечал! Хотя и загружен был работой не менее вашего…

Морозный, серый, пустоглазый день за окнами клонился к вечеру, а друзья все говорили. Вернее, говорил больше Коржинский, а Крылов слушал, изредка вставляя короткие замечания.

Четыре года в Сибири… Кто не жил по сибирским меркам, пренебрежительно отмахнется: подумаешь, четыре года! А для Коржинского это была целая жизнь.

Двадцати семи лет очутился он в Томске. Казалось, сама прекрасная будущность раздвигает пред ним сверкающие врата: отличный оратор, любимец студентов, молодой профессор, обещающий много и плодотворно служить науке… Неисследованная земля, о которой Крылов, Мартьянов и Коржинский мечтали еще в Казани. Всё это было!

Было… И постепенно отодвинулось куда-то в мыслительные эмпиреи, а наяву осталась скудная впечатлениями провинциальная правда. От нее никуда не деться, не отгородиться ничем. Сибирская действительность – это и есть сибирская действительность. Что-то роковое содержалось во всех сибирских начинаниях, проектах, реформах… Кажется, настоятельная потребность. Теория стоит за неотложность. Практика дала драгоценные указания. Общество разжевало и пережевало подробности. Правительство всесторонне обмолчало вопрос и, наконец, после долгих колебаний приступили к делу… Но, как говорят сибиряки, тут и происшествие!

– Все люди как люди, а только мы, сибиряки, и люди, да не люди, – сетует местная интеллигенция. – Что бы мы ни делали, без знаков препинания не умеем обходиться. Хорошо еще, запятая. А то сплошь и рядом восклицательный знак и злодейское многоточие…

К примеру? А возьмите Великую Сибирскую железную дорогу! Вот уж о чем, казалось, бесспорном до сей поры ведутся пунические войны!

«Не нужна Сибири железная дорога! Кого по ней возить, арестантов? Пустовать будет, как и Сибирский университет. Не окупит положенный в нее рубль!» – предостерегают экономы.

Пуще них старается князь Владимир Петрович Мещерский, так называемый Вово Мещерский, человек крайне расплывчатой нравственности и убеждений, обладающий удивительной способностью влезать во все отверстия, бессносный редактор-издатель известного «Гражданина». Внук Карамзина, из древнего рода князей Мещерских, назначенный играть с цесаревичем, братом Александра III, Вово пользовался любовью и вниманием царя, особенно усилившимися после смерти цесаревича, беззастенчиво клянчил у него деньги на свою газетку и откровенно проповедовал для России одно спасительное средство – розги. Так вот сей «ископаемый человек» писал: «А ну как укусит Сибирь, как раз когда примемся целовать ее после долгой разлуки? Мы ей, Сибири, железную дорогу, а она – каторжника, вышедшего прогуляться на родину!»