Она широко распахнутыми глазами следит за его лицом, очарованная блеском рубцеватой румяной текстуры, здоровая кожа скривилась в гримасе удовольствия. Его ожоги и грубые черты, возможно, сделали его отталкивающим для некоторых, но она видит только Блейка, с его гениальными идеями и грубоватой добротой.
– Поласкай себя. Да, да. Возьми меня глубже в рот и вставь пальцы в свою киску.
Ее бедра сжимаются, давая ей максимально возможное облегчение. Если бы она пошевелила рукой или ногой, то ей пришлось бы признать, что то, чем она занимается – вуайеризм, а это кажется неправильным. Но она все еще стоит там.
Затем он пораженно стонет ее имя:
– Эрин...
Эрин едва успевает это понять, как он уже кончает себе в руку.
Немного повернувшись, она издает непроизвольный звук, скорее – стон. Тяжелые веки скользят вверх, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на нее. Его глаза расширяются в шоке, даже в ужасе.
Подавленная, она поворачивается и бежит вниз по лестнице. Ее имя полетело вслед за ней по ступенькам, на этот раз без страсти, но она не в состоянии вернуться.
Бросившись на кухню, она борется со смущением быть пойманной в компрометирующем положении. Вернее, она поймала
Ее руки ухватываются за каменный край столешницы, потом проходятся по всей поверхности. Уже чистая, как обычно. Она никогда не совершала ничего настолько неловкого. То есть, подсматривать за приватным моментом мужчины? Это низко. И даже хуже то, что она его так сильно уважает. Он ей
Она вытаскивает из шкафа принадлежности для уборки, думая, что может превратить нервную энергию во что–то полезное. Она пришла сюда убираться, а не следить за Блейком и конечно, не быть вуайеристкой.
Блейк слетел по лестнице сразу за ней, одевая свою обычную толстовку. Раньше она восхищалась, как свободно его одежда сидела на его хорошо сложенных плечах и мышцах пресса, но сейчас все, что она в состоянии видеть – это его влажное обнаженное тело. И как если бы она еще не зарекомендовала себя, как трусиху, она отвернулась, будто готовая сбежать.
– Эрин, – говорит он тем низким голосом, который заставляет все внутри сжиматься. – Подожди, пожалуйста.
Она останавливается на полпути и снова поворачивается к нему, желая, чтобы неуместные
– Мне жаль, что ты это видела, – произносит он. – Не... уходи. Этого больше не повторится. Пожалуйста.
Она никогда не ожидала увидеть его в таком состоянии – практически умоляющего – ни за что, и уж точно не перед горничной, чтобы она продолжила убираться. Она действительно так хорошо пылесосит?
Но нет, сегодняшний день, как никакой другой доказал, что он
Она бормочет:
– Я не поняла. Вы... Я...
Он закрывает глаза и опускает голову.
– Этому нет никакого оправдания, – говорит он, сглатывая. – Но я не...
Он не договаривает и отворачивается. Часть лица, которой он к ней поворачивается, наиболее травмирована. Этот жест сильнее остальных показывает его страдания, поскольку возможно, он изо всех сил старается скрыть ее.
– Что я могу сделать, чтобы ты не ушла? – спрашивает он.
– Я... Честно говоря, я даже не думала об этом. Я как раз хотела извиниться. За вторжение в вашу личную жизнь. Я не собираюсь уходить.
– Спасибо, – сухо говорит он, либо принимая ее извинения, либо соглашаясь с ней, она не знает. Немного помолчав, он повторяет: – Мне жаль, – и скрывается в своем кабинете.
Она думает, что должна была сказать ему не сожалеть, ведь в конце концов, ничего плохого он не совершил. Но такая поправка может показаться странной. Что она должна была сказать? –
Это едва ли это сделает ситуацию менее неловкой.
Кроме того, ей нужно время, чтобы все переварить: то, что она увидела, его действия, свои чувства.
Но она только что обещала не уходить, вне зависимости от хода собственных мыслей.
Она, как обычно убирала его дом, а он старался избегать ее. Она оставила его спальню напоследок, и в результате проигнорировала, как сильно ее трусики увлажнились, когда она застилала его кровать.
* * *