Unknown

Махнув рукой в сторону тарелки с фруктами на столе, я достаю из шкафа над холодильником Rice Krispies [рисовые хлопья – прим. перев.], потому что знаю, он их любит. Он уже рядом со мной и достает из холодильника молоко.

– Я живу в мирке, где мне присылают копии релизов для соцсетей, – говорю я. – Наверное, пора уже завести, а?

Он смеется, очищая банан.

– Пусть Джо ведет твой твиттер. У него неплохо получится.

Я изумленно таращусь на него.

– Он будет постить члено-фотки.

Оливер пожимает плечами, будто говоря «Так и есть», после чего делает паузу, уставившись на меня.

– Что? – интересуюсь я.

– Да ничего, – он кивком показывает на фрукт в своей руке. – Просто я теперь не знаю, куда смотреть, когда ем банан. Знаешь, зрительный контакт и все такое. Не хочу наводить на мысли.

– Да уж, особенное после обсуждения члено-фоток НеДжо.

Он морщится, кладет банан в сторону и насыпает в миску хлопья.

– Передай мне нож.

Хихикая, я хватаю один, и он закатывает глаза. Каждый раз, когда он произносит «нож», я ничего не могу с собой поделать. Это один из тех немногих случаев, когда он говорит, прямо как Пол Хоган. [австралийский актер, сыгравший в фильме «Крокодил Данди» – прим. перев.]

– Ты на самом деле думаешь, люди будут меня узнавать? – покусывая ноготь на большом пальце, спрашиваю я.

Я сейчас ни капли не готова столкнуться лицом к лицу с идеей, что Рэйзор марсианин, поэтому, как ни странно, проще сосредоточиться на публичной стороне происходящего.

Оливер смотрит на меня, изучая мое лицо. Знаю, о чем он думает, когда его глаза опускаются на мой пирсинг в губе: я не сильно скрываюсь от людей.

– Разве они уже иногда не узнают?

– Только фанаты, и только дважды.

– Ну теперь их явно будет больше, – с невозмутимым спокойствием говорит он. Порой мне хочется поместить его в клетку со львом и измерить кровяное давление.

– Меня от этого мутит, Оливер. Будто мне теперь нужно надевать на голову пакет.

Он смеется и качает головой.

– Да ладно тебе, Лола. Давай не драматизируй. Ты всегда так грациозна и вежлива, почему ты думаешь, что тебе будет трудно?

– Это не так, – шепчу я.

Продолжая смотреть на меня, он самую малость качнул головой.

– Иногда мне хочется заново с тобой познакомиться, – нарезая банан поверх хлопьев, говорит он. – И уделить больше внимания.

Мое сердце катапультой отправляется в горло.

– И что это значит?

– Это значит именно то, что я сказал, – он перемешивает смесь в тарелке. – Ты чертовски потрясающая. Я хочу встретиться с тобой в первый раз снова. И хочу, что он был другим: только мы с тобой, вот как сейчас.

– С хлопьями и кофе вместо Стрипа в Вегасе?

Оливер встречается со мной глазами, и я знаю – просто знаю, и все– что он вспомнил мое неуклюжее предложение. Я наблюдаю, как он ищет нужные слова.

– Я просто говорю о ситуации, где никто не чувствует себя под давлением…

– Я не виню тебя за ту ночь, – перебиваю я. Мне нужно отделить сам момент от неприятного чувства. – Это было верное решение.

Он удерживает мой взгляд чуть дольше, после чего, слегка улыбнувшись, приступает к еде.

Я опираюсь на стойку, попивая свой долгожданный нектар богов, и наблюдаю, как Оливер ест. Можно сказать, что он худощавый: длинные линии, стройный, размахивает руками при ходьбе, весь состоит из острых углов. Но кроме того, он сильный. Прекрасно вылепленные мышцы бицепсов и плеч. Широкая грудь, переходящая в узкую талию. Я могла бы нарисовать его, думаю я. Я могла бы нарисовать его и даже сама удивляюсь тому, что вижу.

– О чем задумалась? – с полным ртом хлопьев спрашивает он. – Ты так уставилась на меня, будто удивлена, что у меня есть руки.

– Я подумала, а что, если я тебя нарисую.

Чувствую, как мои глаза округляются. Я совершенно не собиралась говорить это вслух, и мы оба это знаем. Оливер застыл так же, как и кровь в моих венах. Он смотрит на меня, словно ждет моих объяснений, но я не в состоянии вымолвить ни слова. Когда я нервничаю, в моем мозгу что-то отключается, словно захлопывается дверь.

Идут минуты, и все, что я слышу, – это собственный пульс и звуки ложки и тарелки Оливера. Нам не в новинку быть в тишине, но сейчас это слишком тяжело.

– Так значит, хочешь?

Я поднимаю взгляд на его лицо.

– Чего хочу?

Он берет ложку рисовых хлопьев, жует и глотает.

– Нарисовать меня.

Мое сердце расширяется

расширяется

расширяется

и взрывается.

– В этом нет ничего такого, Лола. Ты художник. А я осознаю, что я немного полубог, – он подмигивает и наклоняется, чтобы зачерпнуть еще ложку хлопьев с молоком.

Хочу ли я нарисовать его? Черт, да, и давайте уж начистоту: я делаю это постоянно. Но обычно по памяти, и, по крайней мере, он не в курсе, что я его рисую. А идея беспрепятственного визуального доступа к этому лицу, к этим рукам, жилистым предплечьям и широким плечам…

– Хорошо, – почти пищу я.