Unknown

Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой на все лицо.

До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще не приводила домой парней.

Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Оливера по спине.

В непринужденной улыбке Оливера сверкает веселье.

– Привет, Грег.

– Сынок! – приветствует папа.

В животе все скручивается в узел.

– Пап, не надо.

Он смеется.

– Что не надо, Лорелей?

– Не превращай вечер в странный.

Он уже качает головой.

– В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твоего парня? Твоего бойфренда. Твоего…

Я рычу на него, перебивая на полуслове.

Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.

– За счастливую пару!

Смешок Оливера – один короткий всплеск веселья, всегда такой не напряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Он забирает бутылку из рук Грега.

– Не лишай меня этого удовольствия.

– Не думаю, что стану тут спорить, – шутит папа.

Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат – это и хорошо, и плохо одновременно.

На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.

Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них.

– Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.

– А как же бокал Шампанского В Честь Новых Отношений, Лола? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.

Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, и от которого их старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.

Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас, вдали от Л-А, наконец могу. И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается: мне еще так много нужно сделать.

Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рэйзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.

Со стороны дома слышен низкий голос Оливера, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом – это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Оливера на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.

Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.

Я облокачиваюсь на него сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на него, чтобы понежиться в его близости.

– Где папа? – спрашиваю я.

Оливер проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее:

– Заканчивает с ужином в честь нашего Появления На Публике.

Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Тебе не нравится, как он принял это?

– Я… – уклончиво бормочу я. – Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.

Он наклоняется и целует уголок моего рта.

– Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы – Лоливеры, – тут он подмигивает, – были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.

Я улыбаюсь ему и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.

– Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Лоливеров.

– Как эгоистично, – поддразнивает он. – И так, на минуточку, я ни разу не видел, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.

Прикусив губу, я поднимаю на него взгляд. Он еле заметно улыбается, и я знаю: он и шутит, и вместе с тем серьезен.

– Знаю.

Повернувшись ко мне, он поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.