Unknown

Запах сигаретного дыма заставил его окоченеть.

Существовал только один человек, которому разрешалось курить в доме.

От этой мысли, Лейн стал пробираться в противоположном направлении.

Его отец всегда курил в лучших традициях Истерли, означающие, что несмотря на то, что мужчина был астматиком, он рассматривал в этом свое патриотическое право заработать себе рак легких, которым он уже был болен или мог бы заболеть. Он считал, что настоящий мужчина никогда не позволит даме вытянуть его из собственного кресла за столом, чтобы покурить, никогда не позволит издеваться над его охотничьими собаками и никогда не заболеет.

Хорошие нормы поведения. Проблема заключалась в том, что в них, в нормах, не присутствовали дети, его собственные дети, и люди, которые работали на него, а также не рассматривалась его роль в качестве мужа. А как же десять заповедей? Всего лишь древний список перечислений, используемый исключительно, чтобы управлять жизнями других людей, и особенно не переживая, когда они отстреливают друг друга.

Это было забавно. Благодаря привычке своего отца, Лейн никогда не курил, и это не было своего рода протестом. С детства он, его братья и сестра всякий раз ощущали запах сигаретного дыма перед тем, как появлялся отец, и как правило, для них это не несло ничего хорошего. Следовательно, он приобрел, как и все остальные, рефлекс, как у собаки Павлова всякий раз, когда чувствовал запах сигарет.

Наверное, это было единственное положительное, что отец сделал для них. Но несмотря ни на что, для них это была сомнительная, но все же выгода.

Лед, ударяясь о края хрусталя, издавал звук колокольчиков, пока он шел через дом, не зная, куда направляется... до того момента, пока не очутился перед двойными дверями оранжереи. Несмотря на то, что они были закрыты, он уловил запах цветов, и застыл на некоторое время, рассматривая через стекло зеленую яркую территорию по другую сторону.

Лиззи ни на минуту не сомневалась, создавая букеты, собственно это она проделывала каждый год, в четверг перед Дерби.

Он подумал, что напоминает сам себе мотылька, летящего на пламя свечи, молча наблюдая за ней, его рука потянулась и повернула медную ручку.

Звук голоса Греты фон Шлибер, говорящей на немецком, почти заставил его развернуться назад. Эта женщина ненавидела его из-за того, что он совершил с Лиззи, и она не относилась к тем, кто готов был скрывать свое мнение. Скорее всего, в данный момент у нее садовые ножницы в руках.

Но тяга к Лиззи была сильнее, чем любое чувство самосохранения.

И она была здесь.

Несмотря на то, что было уже восемь вечера, она восседала на вращающемся стуле перед столом с двадцатью пятью серебряными круглыми вазами размером с баскетбольный мяч. Половина из них уже была заполнена бледно-розовыми и бело-кремовыми цветами, а остальные были готовы, наполненные влажными губками, ожидая, чтобы в них воткнули цветы.

Она оглянулась через плечо, мельком взглянув на него, и продолжила говорить, ничего не упуская:

— …столы и стулья под тентом. Кроме того, ты не могла бы еще заполучить предохраняющего спрея?

Грета не казалась такой спокойной. Хотя она явно собиралась уйти отсюда, со своей большой ярко-зеленой сумкой Prada на плече, и маленькой сигнализацией-ключами от машины, она послала ему определенный взгляд и резко замолчала, он предположил, что она не двинется с места, пока он будет оставаться здесь.

— Хорошо, — спокойным голосом произнесла Лиззи. — Ты можешь идти.

Грета что-то пробормотала по-немецки, затем вышла за дверь в сад, что-то бормоча себе под нос.

— Что она сказала? — спросил он, когда они остались одни.

— Не знаю. Наверное, что-то вроде рояля, упавшего на твою голову.

Он замолчал, посасывая холодный виски сквозь зубы.

— Что это значит? Я ожидал от нее чего-то более кровавого.

— Думаю, Steinway даже со своей высоты может доставить тебе некоторые неудобства.

Вокруг нее было около полдюжины пяти-галлоновых серебряных ведер, каждое, наполненное различными цветами, и она выбирала соответствующее, словно играла по нотам на каком-то музыкальном инструменте: сначала одно, потом возвращалась к первому, затем к третьему, четвертому, пятому. Результат: за короткий период времени появлялись головки цветов, установленные в полированную серебряную вазу.

— Я могу помочь? — спросил он.

— Да, если ты уйдешь.

— У тебя почти закончились ведра, — он оглянулся. — Я принесу тебе еще одно…

— Хорошо и возвращайся к своему ужину, — отрезала она. — Ты не помогаешь…

— Ты почти закончила с этим количеством.

Он поставил свой стакан на стол, заполненный пустыми вазами и начал расчищать для нее пространство, перемещая наполненные ведра.

— Спасибо, — пробормотала она, пока он убирал вазы, относя их к керамической раковине. — Ты можешь сейчас идти…

— Я развожусь.

На ее лице не отразилось ничего, но ее руки, несомненно, сильные руки, чуть не уронили розу, вытаскивая ее из ведра, которое он придвинул к ней.

— Надеюсь не из-за меня, — сказала она.

Он перевернул одно пустое ведро и уселся на него, держа низкий стакан с бурбоном между коленями.

— Лиззи…