Unknown

Утро наступает слишком быстро. Будто сна и не было. И спина разламывается. Первым делом начинаю считать время, которое осталось до пробуждения пациента. Не скоро еще. Бросаю взгляд на показатели приборов и обнаруживаю, что все безупречно. Сердцебиение мужчины постепенно замедляется, приходя в норму. Организм медленно, но верно крепнет, и отчего-то это наполняет меня некой странной радостью и надеждой. Мой подопечный — борец. Раз за разом оправдывает самые смелые ожидания. Несмотря ни на что выжил, хорошо перенес операцию, и теперь идет на поправку. Наверное, другой врач вздохнул бы с облегчением и поспешил сбежать — ведь все в порядке, угрозы нет. Но мне безумно не хочется уходить.

Я всегда стремилась быть лучшей, не останавливалась, не оборачивалась, бежала в авангарде, ни разу не наблюдала процесс выздоровления в таких подробностях, предпочитая творить чудеса в самостоятельно, а не быть пассивным наблюдателем оных. И вдруг обнаруживаю, что это удивительно приятно. Вы только вдумайтесь: тело настолько сильно, что в состоянии выдержать падение на него здания, а затем восстановиться. Что еще в этом мире настолько крепко и эластично одновременно?

Если честно, узнав, что сердце в очередной раз сдается на милость болезни, я почти утратила веру в хорошее. Для врача это недопустимо. И, может быть, только может быть, забота о человеке, чудом спасшемся из капкана смерти, — то, что поможет исцелиться и мне. Хотя бы морально.

Кирилл

Чистый лист в голове, ужасная боль во всем теле; темнота вокруг. Откуда-то издалека доносятся непривычные звуки, голоса. Что происходит, где я? Пытаюсь осмотреться, но веки почти не открываются, и ни зги не видно. На мгновение парализует страх, а затем пытаюсь пошевелиться... и не выходит даже на миллиметр сдвинуться. Только больнее стало, и звуки приборов усилились.

— Тише, — раздается сбоку едва слышный женский голос. — Вы в больнице. Говорить пока нельзя. Знаю, вам больно, и скоро я снова позволю вам уснуть, но должна задать пару вопросов. Потерпите, пожалуйста, чуть-чуть, совсем каплю.

Прикосновение к векам причиняет ужасную боль. Зачем она приоткрыла мой глаз? Светит фонариком? Но я не вижу света. Не вижу ничего вообще. Писк прибора становится угрожающим. Пытаюсь сказать ей о своей слепоте, но что-то непонятное мешает. Трубка?

— Успокойтесь, тише, — так же спокойно и негромко произносит врач, и, как ни странно, совсем банальные слова успокаивают. В голосе, наверное, дело, в его уверенности. — Я напомню, что было. Здание обрушилось, вы пострадали... — Обрушение. Почти ничего не помню, только какие-то обрывки, крики... — Мы провели ряд операций, осложнений нет, с вами все хорошо. Но при вас не было найдено документов, и мне придется спросить имя. Моргните один раз, если его помните. — Старательно сжимаю веки. — Отлично. — Кажется, обрадовалась, но я не разделяю ее восторгов. — Сейчас я выну трубку из вашего горла, не пытайтесь много говорить, только имя.

Каждое ее прикосновение, пусть и легкое, почти невесомое, причиняет адскую боль. Но я рад. Ей необходимо знать. Я не могу не видеть, не могу. Главное не отключиться раньше, чем мне это удастся. Наконец приток кислорода резко заканчивается, и я сипло, на выдохе, произношу:

— Кирилл Харитонов. Я ничего не вижу.

Мои слова явно обескураживают врача. Что ее больше шокировало? Новость о моей личности или слепоте? Мгновение девушка молчит, а затем просто возвращает трубку на место.

— Просто спите и ни о чем не беспокойтесь. Я буду за вами приглядывать, — говорит она, кажется, вставляя в катетер иглу и вводя укол снотворного.

Да, я знаю, что все будет хорошо. Теперь будет. Потому что они знают кто я. Потому, случись что с таким пациентом, их не только засудят — их клеймят.

Жен

На этот раз Архипов протягивает пакетик с орешками мне. Второй круг? Удивительно, что орешки все еще остались. Хотя, без них было бы совсем не то — сценка в кабинете главврача определенно заслуживает закуски, если не самого короля-попкорна. Еще бы, Капранов и Павла уже дошли до рукоприкладства. Он только что ткнул ее в лоб пальцем, и теперь наша начальница наотмашь хлещет его по рукам, видимо, доказывая, насколько неуважителен был подобный жест.

— Пятьсот на то, что это из-за пациента?

Начинается...